• Вы не любите дельфинов?
• Ненавидим!
• По какой же причине вы их ненавидите?
• Что за вопрос! Разве дельфины не соседи пингвинам?
• Соседи.
• Ну вот поэтому-то пингвины ненавидят дельфинов.
• Разве это причина для ненависти?
• Разумеется. Сосед — значит, враг.

Анатоль Франс, "Остров пингвинов"

Коллективная память

В начале ХХ века французский социолог Морис Халбвакс разработал понятие "Коллективная память". По его мнению, память возникает в процессе социализации личности, и та социальная среда, в которой живет индивидуум, определяет содержание его памяти. Мы запоминаем только ту информацию, которая кажется нам релевантной для того социального коллектива, к какому мы себя причисляем, а все остальное забываем, или даже просто не замечаем. По Халбваксу, каждый человек одновременно является членом нескольких коллективов, т.е. носителем нескольких коллективных памятей, такими коллективами могут быть, например, этническая группа, религиозная община, политическая партия, семья, школа, круг друзей и т.д.

Халбвакс различает коллективную и индивидуальную память, хотя последняя также рассматривается как социальное явление. Сферой индивидуальной памяти является чувственный мир личности. Она же соединяет различные коллективные памяти, что, в принципе, и определяет индивидуальность личности. Только сквозь призму индивидуальной памяти мы можем “взглянуть на коллективную память”.[1]

По сути, именно общая коллективная память и объединяет разные индивидуумы в группы, определяет самобытность группы, тем самым разграничивая "нашу группу" от других, "чужих групп". Для определения своей самобытности каждой группе требуются такие символы и воспоминания, которые присущи ей одной, что и отличает одну группу, одну общность от другой группы, другой общности.

Образы коллективной памяти

Коллективная память состоит из конкретных символов и представлений, из образов (икон – Bilder) воспоминаний. Эти образы, подобно соссюровским знакам, состоят из совокупности формы и содержания. Для того, чтобы какая–либо идея осела в коллективной памяти (в общности образов коллективной памяти), нужно, чтобы эта идея получила определенную форму, и наоборот, каждое явление, которое оседает в коллективной памяти, становится носителем соответствующей идеи. Тем самым каждое явление получает такую интерпретацию, которая соответствует коллективной памяти группы. Теория Халбвакса примечательна и тем, что она объясняет также феномен забвения. Группа попросту игнорирует, не замечает те явления, которые не согласовываются с ее коллективной памятью.

Коллективная память vs. история

Коллективная память отличается, и в какой–то мере даже противоречит “реальной” истории. В коллективной памяти каждой группы оседают только те “исторические” явления, которые важны для этой конкретной группы, поэтому существует только “одна” история, но много коллективных памятей[2]. Коллективная память не исторична в том смысле, что для нее важна не история сама по себе, т.е. последовательность достоверных фактов, а только возможность трактовки своей самобытности. Храня лояльность в отношении своей группы, коллективная память, тем самым, противится новшествам и изменениям, ибо, по Халбваксу, любое изменение “социальной рамки памяти” (cadres sociaux de la mémoire) влечет за собой “гибель” соответствующей группы. С другой стороны, перманентные изменения в политической и общественной жизни требуют адекватных решений и, следовательно, перемен бытующих образов коллективной памяти.

Модель когнитивного развития Жана Пиаже[3] наглядно показывает взаимоотношения коллективной памяти группы и истории. Модель когнитивного развития основывается на двух элементарных процессах: ассимиляции и аккомодации. Оба эти процесса являются формами адаптации индивидуума к окружающей среде. В процессе адаптации создаются определенные когнитивные структуры, так называемые “схемы”. Схемы содержат определенную информацию, или, лучше сказать, знание о вещах, людях, ситуациях, их взаимосвязях и типах. Каждая схема является как бы конгломератом знаний, которые определены опытом индивидуума. Существуют определенные врожденные схемы, например, схема приема пищи (с груди). Существование подобных – врожденных – схем обязательно для создания новых схем. Новая информация обрабатывается и подгоняется под уже данную схему. Такой способ обработки информации проявляется в процессе ассимиляции. Когда информация настолько нова, что невозможно поместить ее в уже существующую схему, индивидуум “вынужден” либо проигнорировать эту информацию, – то есть забыть ее, – либо создать новую, адекватную схему[4] с помощью акта аккомодации.

Процессы ассимиляции и аккомодации подчиняются принципу эквилибрации (Äquilibrationsprinzip), который, с одной стороны, ограничивает создание бесконечно новых схем, а с другой стороны, обеспечивает восприятие новой информации, то есть, в итоге, определяет когнитивное развитие личности. Согласно Пиаже, развитие личности протекает в виде вечно сменяющих друг друга процессов ассимиляции и аккомодации. Процесс ассимиляции сохраняет и обогащает уже существующие схемы, а аккомодация обязательна для решения тех проблем, с которыми сталкивается индивидуум за время своей жизни.

Каждая группа обрабатывает исторические факты по схожему принципу. Подобно младенцу, группа подгоняет новую информацию под знакомые, “старые” схемы (процесс ассимиляции). Если информация настолько нова, что не согласуется с существующей схемой, группа либо игнорирует этот факт, по терминологии Халбвакса, “забывает” его, либо создает новый образ, новую схему (процесс аккомодации).

Как уже было сказано, по Халбваксу, любое изменение коллективной памяти влечет за собой гибель группы. В подобном случае Халбвакс, не вдаваясь в подробности, говорит о смене “эпох”, обходя молчанием вопрос масштабности этих изменений. Правда, трудно согласиться с Халбваксом, что изменение любого образа коллективной памяти влечет за собой “гибель” группы. Ведь количество образов коллективной памяти невообразимо велико, и член коллектива не обязан знать все образы этой памяти, так же, как член той или иной языковой группы не обязан знать все слова соответствующего языка. Так что “неравенство” знаний у отдельных членов групп дано a priori.

Допустим, существует определенное количество образов, известное всем без исключения членам группы, которое мы можем обозначить как “ядро” коллективной памяти, или даже как саму коллективную память. И если можно говорить о смене “эпох”, то скорее всего только в случае изменения подобных, “канонических образов”, которые затрагивают всю группу и способствуют разрыву временного континуума группы, “гибели” старой и “рождению” новой группы. К подобным “каноническим” образам можно причислить, например, такие институционализированные символы, как государственные флаги, гимны, гербы и т.п.

Изменение образов коллективной памяти

Важные исторические события, радикальные изменения общественной жизни часто сопровождались заменой государственной символики. Так было после французской революции или, скажем, после русской революции 1917 года. За последние пятнадцать лет в Грузии несколько раз менялась государственная символика, что было также обусловлено крупными изменениями в политической жизни страны. Вместе с символикой исчезли те названия городов, сел, улиц, станций метро и т.д., которые были связаны с ушедшим политическим строем: такие, как, например, улица Калинина или станция метро “26 Бакинских комиссаров”, село Первомайское и т.д. Возникли новые названия: площадь Свободы, площадь 26 Мая и т.д.

Изменяя названия, переименовывая улицы, руша старые и воздвигая новые памятники, преследуется одна цель – разрушить нежелательный образ коллективной памяти, лишить его формы, с надеждой, что без формы “забудется” и содержание[5]. Хотя все, конечно, не так просто, и, пока люди назначают свидание на площади Ленина, она продолжает существовать. Изменить коллективную память не просто, но возможно. Чтобы лучше представить себе механизм изменения образов коллективной памяти, следует кратко рассмотреть понятия культурной и коммуникативной памяти.

Культурная и коммуникативная память

Профессор Гейдельбергского университета, египтолог Ян Ассманн развил теорию Халбвакса, разработав понятия культурной и коммуникативной памяти, которые являются как бы двумя полюсами одной оси, одной коллективной памяти.

Коммуникативная память состоит из тех воспоминаний, которые “скапливаются” в нашей памяти с течением времени. Типичным примером коммуникативной памяти является память одного поколения, которая исчезает с исчезновением соответствующего поколения. С его уходом исчезают те образы воспоминаний, которые были присущи этому поколению, хотя некоторые образы, вследствие их важности, могут перейти в культурную память общества. Продолжительность коммуникативной памяти совпадает с продолжительностью жизни соответствующего поколения, она носит “неформальный” характер и для ее поддержания не требуются “специалисты” – каждый “очевидец достаточно компетентен, хотя, конечно, по-разному и в разной степени”.[6]

Культурная память, в отличие от коммуникативной, является формальной, фундированной формой памяти. Модус такой памяти может быть представлен как в вербальной, так и в невербальной форме, например, в определенных “ритуалах, танцах, мифах, примерах, одежде, украшениях, татуировках, дорогах, живописи, ландшафте и т.д.”. [7] Культурная память часто охватывает преисторическое время, она по сути своей, скорее, мифологична. Для существования культурной памяти требуется постоянное возобновление и укрепление воспоминаний, иначе: “циркуляция” символов или образов культурной памяти, что предотвращает их забвение. Поэтому культурной памяти часто требуются особые места для процесса воспоминания, например, в виде праздников. По Ассманну, египетские ритуальные праздники являются классическим примером циркуляции культурной памяти. Во время представления подобных ритуальных праздников происходит “репетиция” истории группы. Участие в праздниках, а оно, кстати, обязательно, указывает на сопричастность к соответствующей группе. Для таких праздников характерна их повторяемость, регулярность и строго определенная последовательность ритуальных действий. Подобная циркуляция культурной памяти типична для “ритуальной когерентности” группы. Культурная память институализирована, и в обществе имеются “эксперты” по культурной памяти. Эту функцию выполняли в разных культурах различные “специалисты”: шаманы, брамины, жрецы, священники и т.п. Они являлись носителями культурной памяти.

Возникновение и распространение письма, то есть переход от “ремесленной письменности” (craft literacy, handwerkliche Literalität[8]) к “литературности”, обозначило новую эпоху развития культурной памяти. “Интерпретация” как метод чтения текстов вытеснила “репетицию” как метод представления культурной общности. Текст становится важным медиумом коллективной памяти, местом ее циркуляции.[9] Кроме того, посредством переводов стало возможным также “заочное познание” других культур, хотя это “познание” часто довольно неадекватно. Кстати, возможности и проблемы перевода образов коммуникативной и культурной памяти в литературе заслуживают отдельного рассмотрения.

Образы коллективной памяти в современной Грузии

Разумеется, литература является не единственным “местом циркуляции” культурной памяти. В определении самобытности группы особое место занимают и многие другие символы. Изменяя подобные символы, переименовывая улицы и т.д., образы коллективной памяти переходят из культурной памяти в область коммуникативной памяти, тем самым ограничивая “жизнь” образа длительностью в одно поколение. По Ассманну, под одним поколением подразумевается период длительностью примерно в 80 лет, то есть пока живы очевидцы тех или иных событий. В нашем случае можно предположить, что примерно к середине XXI столетия площадь Ленина “исчезнет”, так же, как в свое время исчезли такие даты и имена, как проспект Головина (нынешний проспект Руставели) или Кирочная площадь (площадь Марджанишвили), Катериненфельд и др.

Для утверждения новой символики требуются “места” для ее циркуляции, Поэтому логично, что по постановлению Министерства образования Грузии новый государственный флаг Грузии, под аккомпанемент нового гимна будет подниматься в каждой школе раз в неделю. Этот процесс имеет все черты “ритуальной когерентности” со строго определенным временем и местом проведения, с обязательным присутствием, с четко обозначенной процедурой. Целью подобных мероприятий является укрепление самобытности группы. Объединение индивидуумов в одну общность (под одним флагом) способствует их сплочению, поэтому не только государства, но и многие крупные фирмы и организации имеют свою символику, свои флаги. Хотя существует опасность профанации этих символов, если ритуалы “скатятся” в рутину[10] и потеряют сакральный смысл.

Коллективная память и язык

Образы культурной памяти метафоричны по своей сути, то есть в них можно различить два пласта информации – поверхностная, эксплицитно данная информация и скрытая, “символическая” информация, которая передается в максимально сжатой форме. Они вплетены в “ткань” языка, определяя не только границы и самобытность группы, но и ее мировоззрение.

Язык не простое отражение реальности, не номенклатура. Язык, являясь носителем интеллектуальной активности («энергии»), включенный в генетический процесс построения понятия, превращает тем самым факт действительности в факт сознания. Следовательно, “язык – это энергия, а не эргон”[11]. Цель языка – оформить, сконструировать “реальность”. Различные языки по-разному конструируют мир.

Различие языков следует рассматривать не только в звучании и внешней форме, но в первую очередь, более глубоко – в способе видения мира или “мировидения” (sprachliche Weltansicht). Слова создают “здание языка” (Sprachbau). Слова в данном случае означают не только лексический запас слов, но и все элементы, которые являются отдельными единицами (Einheit). То есть “слова” охватывают все ступени языковой иерархии: фонемы, морфемы, слова, предложения и даже тексты[12].

Можно предположить, что такими же единицами языка являются образы коллективной памяти. Наряду с формальной организацией языка (грамматика), они определяют не только отношение языкового коллектива или группы к “реальности”, но и его восприятие, разграничивая, с одной стороны, разноязычные группы, а с другой стороны, группы в рамках одного языкового общества.

Проявление стереотипов в анекдотах и рекламе

Как заметил этнолог Мюлеманн, граница между народами (Völker) является не географическим понятием, а определяется самим человеком, сам же человек представляет собой “пограничный знак, который маркирован татуировками, раскраской или деформацией тела, украшениями, одеждой, языком, кухней, стилем жизни, in summa: культурой”.[13] Часто мы даже не замечаем, что в наших суждениях, оценках мы находимся в плену определенных стереотипов, предубеждений, истоки которых можно найти в нашей культурной памяти. Эти стереотипы, часто совершенно неосознанно, определяют “наше” отношение к “чужим”. “Чужой группой” может оказаться другая национальность, другая конфессия, другая партия, другой район города, другая улица и т.д.

Эти стереотипы проявляются в самых различных областях жизни, например, в анекдотах или, скажем, в рекламных текстах.

В конце 80–х годов в Грузии, и, наверное, во всем Советском Союзе, были широко распространены анекдоты про чукчей[14]. Например, такой:

“Чукча, грузин и армянин едут в одном купе. Грузин говорит чукче: “Давай играть: Я загадываю загадку; отгадываешь – я тебе даю рубль, нет – ты мне”. – “Давай”, – соглашается чукча. Играют. Грузин говорит: “Одно круглое, красное, а сверху зеленое.” –“Тюленя?” – “Нет". – “Оленя? ” – “Нет”. – “Тогда не знаю. ” – “Один помидор.” Чукча кладет рубль. Грузин снова загадывает загадку: “Два круглых красных, сверху два зеленых.” – “Тюленя?” – “Нет”. – “Оленя?” – “Нет”. – “Тогда не знаю”. – “Два помидора…”. Так, заработав 40 рублей, грузин уходит в вагон–ресторан пировать. Возвращаясь поздно в купе, слышит: армянин спрашивает: “Что такое 3014 круглых красных, а сверху 3014 зеленых?” – “Тюленя?” – “Нет”. – “Оленя?”...”

Этот анекдот не претендует на особый юмор, но чтобы “понять” его, требуется знание определенных стереотипов, которое уже с первого предложения создает ожидание комического развития действия, образуется комическая констелляция, которая должна вылиться во что-то смешное. Фрейд обозначает подобный тип анекдота как “тенденциозный анекдот”. В таких анекдотах при помощи собирательного лица (Sammelperson), олицетворяющего собой какую-то общность, “например, целый народ[15]”, обыгрывается соответствующая группа. Для восприятия подобных тенденциозных анекдотов требуется общее, “коллективное знание” бытующих стереотипов. Следовательно, и для рассказа анекдота требуется соответствующая аудитория, чтобы тот или иной анекдот был воспринят как таковой. Бергсон считал, что “смех – всегда смех группы”.[16] С позиции коллективной памяти подобные анекдоты преследуют одну цель: сплотить группу (Фрейд считал, что вызывая смех, рассказчик берет смеющихся в “сообщники”), и, оберегая самобытность группы, путем проекции неприятных чувств на другую общность, провести границу с другой группой (по Бергсону, “наказать смехом”).

С начала 90-х годов анекдоты про чукчей исчезают из грузинской действительности, и их место занимают анекдоты про сванов. Это можно объяснить тем, что с распадом Советского Союза, чукчи “исчезли” из космоса Грузии, следовательно, исчезла надобность разграничения. Анекдоты про соседей бытуют в любой стране, в любом регионе, но означают не более и не менее как признание другой группы как таковой. По мнению Мюлеманна, в племенных культурах племя расценивало свою культуру не как отличную от культуры соседнего племени, а как единственно возможную “культуру”. В национальных анекдотах проявляется принятие соответствующей группы как равной себе, не “чуждой”, а просто “другой”, но для сохранения собственной самобытности требуется подчеркивание не только “разниц”, но часто и своего преимущества. Поэтому анекдоты почти всегда ничего общего с “реальностью” не имеют. Так что обижаться на анекдоты, так же глупо, как и принимать их всерьез.

Образы коллективной памяти лежат в основе этих стереотипов. С другой стороны, частая повторяемость анекдотов способствует “циркуляции” образов культурной памяти. Эти образы влияют на наше восприятие и понимание мира. Образы коллективной памяти представляют собой сжатую информацию, а краткость, как заметил Фрейд, повторяя слова Жан-Поля,[17], является “душой и телом анекдота”.

Отдел туризма при Министерстве иностранных дел Испании (TURESPAÑA) подготовил две рекламные страницы на русском и немецком языках. На немецкоязычной странице крупным планом вынесена забинтованная эластичным бинтом стопа ноги с надписью “Испания оставляет след” (Spanien prägt Sie), а в углу показан один турист, который рассматривает старую, покрытую мхом скульптуру. Текст рекламы призывает к “открытию” 116 городов и сел с более чем 1800 памятниками истории и искусства.

На русскоязычной рекламе изображена молодая привлекательная девушка, а в углу размещена фотография стола, уставленного различными яствами и напитками. Слоган рекламы тот же: “Испания оставляет след”, но текст обещает незабываемое путешествие в мир испанской кухни, “под веселый смех друзей” и “обязательно в сопровождении хорошего местного вина”. Текст завершается следующим призывом: “И наслаждайся, не отказывая себе ни в чем”!

 Первое объявление делает акцент на рекламирование индивидуального туризма: вам придется так долго ходить, пока не заболеют ноги. А вторая реклама отдает предпочтение вкусной еде в приятной компании. Можно предположить, что при выборе текстов и фотографий для этих рекламных плакатов главную роль сыграли распространенные в соответствующих странах представления о том, что такое туризм и хороший отдых. В первом случае целью туризма является ознакомление с культурой чужой страны, так называемый Kulturtourismus, а во втором случае – распространенное в России представление, согласно которому, путешествие за границу является хорошей возможностью новых знакомств и гастрономических удовольствий.

Презентация образов коллективной памяти

В современной жизни особое место для циркуляции образов культурной памяти занимает телевидение. Оно как бы объединяет ритуальную и текстуальную когерентность, превращая ритуальные праздники в ежевечернюю рутину, комментируя их без претензии на знание сакральной истины. Этот способ циркуляции я назвал бы “презентацией” культурной памяти. Нехватка времени для должной оценки быстро сменяющихся и часто повторяющихся образов, например, телевизионных реклам, способствует созданию новых стереотипов, новых “повседневных мифов”.[18] Например, мифа об бескомпромиссных людях, пьющих пиво “Ёвер” (Jever), или о чемпионах, пьющих только холодный чай “Казбеги”. По Барту, каждый миф объединяет два пласта восприятия, прямого и символичного извещения. Но для восприятия этих пластов требуется знание соответствующих символов. В подобном случае образы коллективной памяти являются строительным материалом, как для создания, так и для восприятия подобных мифов и стереотипов.

Роль стереотипов в реальной жизни неимоверна высока. Принимая решения, мы не всегда утруждаем себя в полном объеме осмыслить ситуацию и ограничиваемся тем, что концентрируем наше внимание на каком–то одном элементе доступной нам информации. Психолог Роберт Чалдини подчеркивает, что “автоматическое, стереотипное поведение у людей превалирует, поскольку во многих случаях оно наиболее целесообразно, а в других случаях – просто необходимо. Мы с вами существуем в необыкновенно разнообразном окружении. Для того, чтобы вести себя в нем адекватно, нам нужны кратчайшие пути”.[19] По мнению Чалдини, стереотипы, в основном, помогают нам в правильном выборе, хотя часто мы встречаемся с “ложными” стереотипами, против которых надо активно бороться. Правда, при чтении Чалдини открытым остается вопрос: как можно изменить эти “неправильные” представления и стереотипы.

Процесс объективации и коллективная память

Наши стереотипы обусловлены соответствующей фиксированной установкой. Установка является психическим состоянием, которое отражает и причинно определяет существенные факторы поведения, придавая ему целесообразный характер. Совокупность трех факторов – потребности и операциональных возможностей индивидуума, а также реально данной ситуации – ложится в основу формирования установки определенного поведения. Притом потребности человека как социального существа, в сравнении с потребностями животного, неимоверно многогранны. Образы культурной памяти влияют на возникновение этих потребностей, а также на оценку данной ситуации, которая не всегда адекватна реальности. Неадекватная установка способствует возникновению иллюзий.

Дмитрий Узнадзе, автор теории установки, выделяет два типа иллюзий: ассимилятивную и контрастную. Ассимилятивная иллюзия состоит в автоматическом причислении нового объекта к фиксированной установке. Причем осознается только та часть объекта, которая подходит к нашей установке. Несовпадающая часть объекта автоматически игнорируется. Во время контрастной иллюзии объект, не вписывающийся в нашу установку, воспринимается как ее противоположность, то есть одна иллюзия сменяется противоположной иллюзией[20]. Часто повторяемые рекламы, анекдоты – “циркуляция” различных образов коллективной памяти – способствуют возникновению определенной установки, которая проявляется, скажем, во время реальных контактов с “героями” распространенных анекдотов, определяя наше поведение. В силу ассимилятивной иллюзии мы неадекватно оцениваем ситуацию, что способствует, с одной стороны, возникновению “конфликтов” на почве непонимания, а с другой стороны, упрочению несоответствующей установки.

В многочисленных экспериментах Узнадзе показал, что фиксированная установка протекает неосознанно и без участия внимания. Но установка и затронутые этой установкой объекты могут быть осознаны, если импульсивное, автоматизированное, то есть зависимое от установки действие будет нарушено или затруднено. Эта ступень человеческой деятельности именуется “объективацией”.[21] Акту объективации может предшествовать изменение одного из факторов, определяющих установку, например, данной реальной ситуации, которая наглядно выявит неадекватность нашего автоматического поведения, тем самым заставляя нас “осознать” происшедшие изменения, перепроверить “адекватность” установки. Возникновение подобного “продуктивного” препятствия способствует преодолению или изменению образов культурной памяти.

Литература, средства массовой информации и другие носители культурной памяти, с одной стороны, мешают процессу объективации действительности, так как способствуют циркуляции стереотипных представлений, но, с другой стороны, именно они могут создать “препятствие” на пути нашего восприятия действительности и тем самым способствовать процессу объективации. Виктор Шкловский, говоря о назначении искусства, подчеркивал, что задачей литературного текста является освобождение вещей от “автоматизма восприятия”[22].

Есть много примеров литературных произведений, которые выполнили роль “препятствия”, тем самым выводя “вещь” из “автоматизма восприятия”, заставляя читателя задуматься, толкая его к сознательной обработке явления или идеи. Конечно, литература не панацея для общества. Как заметил один из героев романа Стругацких “Град обреченный”, литература – как совесть, она не лечит, она может только “болеть”. Литературные произведения ставят вопросы, переоценивают ценности, в конечном итоге пытаются изменить образы коллективной памяти. Иногда это довольно болезненный процесс, ведь коллективная память противится любым новациям, храня неприкосновенную самобытность группы.

Литературным примером попытки изменения коллективной памяти может послужить, например, поэма Важы Пшавелы “Алуда Кетелаури”, герой которой нарушает весь “космос” своей общности, увидев во “враге” человека. Общество, боясь и борясь за свою целостность, изгоняет Алуду, он становится изгоем[23]. Можно привести много схожих примеров, когда литература выступает против господствующих стереотипов, но не надо преувеличивать роль и влияние литературы на общество. Хотя хочется, чтобы прав был тот польский поэт, о котором говорит Канетти в эссе “Профессия поэта”, который за пять дней до начала Второй мировой войны записал в своем дневнике: “Все кончено. Будь я настоящим поэтом, я смог бы предотвратить войну”.[24] В этих строках прослеживается та ответственность за судьбу Человечества, которая не помешала бы также представителем других профессий.

Заключение

“Eine Gesellschaft, die nicht imstande ist, die Bewahrung ihrer eigenen Symbole 
mit deren Revision zu kombinieren, geht unweigerlich unter.”[25]
Alfred N. Whitehead

Коллективная память проявляется во всех сферах нашей деятельности, от реклам до анекдотов, укрепляя и подчеркивая самобытность группы. Образы коллективной памяти являются тем “строительным материалом”, теми “кирпичиками”, из которых строится самобытность группы. Сохранение самобытности подразумевает владение “техникой” переосмысления, перестройки образов коллективной памяти. Парадоксом является то, что для сохранения самобытности в наше стремительно изменяющееся время группа вынуждена переосмысливать свои ценности – изменяться. Кстати, свобода слова – обязательный атрибут для подготовки и осознанного “полезного” изменения группы.

Свобода слова – это не только возможность критики правительства, но также право и возможность критики общества, открытого обсуждения “закрытых”, табуированных тем. Последнему аспекту редко уделяется должное внимание.

А ведь литература, средства массовой информации должны поднимать и освещать подобные темы, способствуя процессу объективации. Адекватно решить осознанную проблему намного легче, чем пытаться прятать голову в песке, особенно во время прилива. Так что не надо бояться споров, ведь уже давно известно, что именно в спорах рождается истина.