Православный синдром образования в Грузии

В этой статье я хотела бы представить некоторые аналитические размышления, сделанные на базе проведенного мной исследования ситуации в сфере образования в Грузии. Это исследование было сфокусировано на взаимоотношениях двух институтов – образования и религии.

В Грузии возрождение религии проходит под лозунгом доминирования православия и довольно успешными попытками последнего оказывать влияние на функционирование государственных институтов. Мы могли неоднократно наблюдать силовое решение проблемы доминирования со стороны православных фундаменталистов через запугивание религиозных меньшинств, одобрительное отношение к физическому насилию над представителями “ложных” религий, поскольку “истинной” признается, естественно, только православная.

Я задалась вопросом, почему население Грузии, которому обычно приписывали толерантность, с симпатией стало относиться к православному фундаментализму и экстремизму, подвергая сомнению ценность религиозной толерантности?

Расположенную на перекрестке Востока и Запада Грузию, которая является, главным образом, страной восточного православия, часто называют маленькой моделью Кавказа вследствие многообразия этнических, культурных и религиозных особенностей населения. Из всех государств Южного Кавказа только Грузия с ее четырехмиллионным населением обладает выраженной конфессиональной пестротой. По статистике здесь проживает значительное количество мусульман, приверженцев григорианской церкви и примерно три миллиона считающихся православными. Страну, граничащую со всеми политическими субъектами Кавказа, можно представить вообще как модель кавказского региона. Поэтому на примере Грузии можно наглядно оценить опасность вируса религиозного экстремизма, не говоря уже о том, что становление равноправных конфессиональных взаимоотношений в стране, четкое разделение светских и религиозных институтов необходимо для формирования демократического грузинского государства.

В современных европейских странах отделение церкви от государства очевидно на всех уровнях[1]. Франция, недавно наложившая запрет на ношение мусульманских платков в государственных школах, является наглядным примером светского государства, которое борется за сохранение свободной от религии системы образования, пусть даже за счет конфронтации с радикально настроенными религиозными кругами. Большинство европейцев – особенно молодежь – фактически не религиозны или имеют очень слабую связь с религиозными организациями[2]. Современным лидерам христианства на Западе остается лишь скорбеть по поводу потери религиозного чувства у населения и сожалеть, что процесс секуляризации зашел в Европе слишком далеко. В то же время на постсоветском пространстве можно наблюдать возрождение религиозного самосознания, часто сопровождаемое элементами радикализма.

Первичными институтами, которые влияют на формирование религиозной обстановки в Грузии, являются (помимо семьи) – как и в других обществах – церковь, государство и система образования. Сегодня, наряду с другими факторами, систему образования часто обвиняют в том, что она является одним из источников религиозного экстремизма. Возникают вопросы, почему директора некоторых грузинских школ настаивают на том, чтобы девочки носили одежду в духе “православия”, или почему отдельные педагоги не разрешают детям смеяться по средам и пятницам (в дни поста)[3], почему большинство грузинских учащихся отождествляют грузинскую национальность с восточным православием, относя “нарушителей” к “второстепенным” гражданам?

При социализме в сознание учащихся повсеместно индоктринировалась коммунистическая идеология, а учителя в школах и преподаватели вузов успешно усвоили навыки ее пропаганды. Именно былое существование единой и сильной идеологии в системе образования в советское время частично является ключом к пониманию сегодняшней ситуации в Грузии. Все это существовало на фоне репрессий по отношению к религии и зависимости церкви со стороны советского государства. Церковь и патриархия были реорганизованы таким образом, чтобы быть удобными объектами для контроля, при этом органы госбезопасности одновременно контролировали процессы, происходящие и в образовании, и в религии, подавляя любое проявление инакомыслия[4].

После распада советской системы православная церковь Грузии оказалась в совершенно новой для нее ситуации. Она оказалась неподготовленной к встрече со стремительно растущим числом вновь обращенных христиан, которые обратились к церкви, чтоб заполнить психологический вакуум, возникший после утраты прежней идеологии. Георгий Нижарадзе объясняет перемены, происходившие в стране в начале 90–х годов психологическим потрясением, характерным для людей в этот период. До этого, являясь частью советской системы, Грузия имела ряд достижений (особенно в культуре и спорте), которыми она могла гордиться. Благодаря развитой теневой экономике, республика явно была одним из самых зажиточных регионов СССР, если судить по величине среднедушевого дохода. Ликвидация советского строя дезориентировала население. Хотя коммунистическая идеология в Грузии особенно сильна не была, новые экономические и социальные проблемы вызвали настоятельную потребность заполнить психологический вакуум. Быстрое возрождение религиозных настроений в начале 90-х годов частично объясняется именно потребностью людей обрести поддержку и приспособиться к меняющейся ситуации[5]. Однако "внутренней готовности к возвращению в лоно церкви не было, да и не могло быть... На массовом уровне этот процесс происходил скорее в соответствии с воспринимавшимся таковым влиянием времени, по тривиальной причине следования моде, или же по укоренившейся привычке подражать примеру тех, кто определяет политическую атмосферу в стране…".[6]

Еще более неподготовленной к новой ситуации оказалась система образования Грузии. С одной стороны, скудный государственный бюджет был не в состоянии обеспечить преподавателей школ и университетов сколько-нибудь приемлемой зарплатой. С другой стороны, профессиональный уровень преподавания и собственно организация передачи знаний справедливо подверглись жесткой критике. Как отмечала член парламентской комиссии по образованию Гугули Маградзе, “наша система образования обеспечивает студентов теоретическими знаниями, используя методологию, которая не позволяет им развивать необходимые навыки. Развитие критического мышления у студентов также является сферой, к которой не относятся достаточно серьезно”[7].

Отсутствие профессионализма привело к тому, что большинство преподавателей школ и университетов, защищая свои статусы, стали собственную отсталость выдавать за преимущество, акцентируя внимание на таких понятиях, как национальная идентичность, религия и самобытная культура. Как справедливо отмечает Нодар Ладария, за годы советской власти литература и история стали представлять собой практически единственную базу для “систематической трансляции национальной идентичности из поколения в поколение. <...> Литература преподается как руководство по любви к Родине. C младых ногтей прививается некритичное отношение к текстам: каждый автор выступает лишь как свидетель собственного патриотизма, и учащиеся в большинстве случаев неспособны уловить стилистические и культурные отличия в различных текстах. <...> Сознание православного неофита оказывается идеально подготовленным к незамысловатой идеологической обработке. Достаточно назвать ему несколько авторитетов, несколько основных понятий, чтобы по образу и подобию полученной в средней школе национальной идентичности сформировать такое же примитивное, но на редкость живучее ощущение идентичности православной”.[8]

“Мы являемся главными носителями и защитниками грузинской идентичности и духовности, и мы никогда не позволим реформировать систему”, – сегодня подобное высказывание нередко можно услышать от людей, которые должны были бы являться главными проводниками просвещения и прогрессивных идей. Важным является и тот факт, что большинство современных преподавателей школ и вузов представляют собой поколение, которое социализировалось в советскую эпоху, когда многие из них успешно усвоили коммунистическую идеологию, способствуя ее развитию и укреплению. “В свое время марксизм заменил православие, позаимствовав у последнего нормативный уклад общества, включавшего в себя определенный подход к авторитаризму, иерархии и догматике. На сегодняшний день налицо “обратный” процесс, где происходит смена марксистской идеологии на православную”.[9] Педагог, который активно проповедовал марксизм еще 15 лет назад, сегодня с большим энтузиазмом защищает православную церковь Грузии.

В процессе исследования я посетила несколько регионов Грузии, в том числе второй по величине город Грузии Кутаиси и Ахалцихе, регион, где проживают грузинские католики. В Кутаиси меня буквально атаковала большая группа женщин–учительниц (в возрасте примерно от 40 до 60 лет) в ответ на мои сомнения в пользе изучения в школе религиозной литературы. “Вы считаете, что это преступление, если учитель истории расскажет ребенку о святой Нино, которая принесла христианство в Грузию, и если учителя учат детей молиться?” – возмущалась известная учительница одной из престижных кутаисских гимназий в ответ на мое предположение, что система образования должна быть отделена от религиозной сферы. “Исторически православие сыграло решающую роль в спасении Грузии как государства и ее культурной самобытности. Единственной причиной, по которой маленькая нация сохранила свою христианскую идентичность после множества нашествий, – это духовная сила героев Грузии, которые боролись за свою страну до последней капли крови. Наш долг – передать эту духовность нашим ученикам и заставить их почувствовать важность своей религии. Школа под руководством церкви должна непосредственно отвечать за развитие духовности детей”, – поддержала ее другая учительница.

Сама идея православной церкви как главного спасителя национальной и культурной идентичности возродилась в конце 80-х годов в процессе обретения Грузией независимости. Как отмечает Нодар Ладария, одним из основных средств признания церкви является наше общество, которое идентифицирует церковь в контексте прошлого, воспринимая ее в качестве связующей нити, сохраняющей идентичность нации. Во времена правления первого президента Грузии православие оказалось тесно связанным с национализмом, которым успешно манипулировали определенные политические силы, сводя саму идею самобытности Грузии к единственной модели. Эта точка зрения прямо совпадает с одним из утверждений Латинки Перовича, высказанных им в его докладе за круглым столом “Национализм меняет свои одежды”, где он характеризовал роль церкви в Сербии в формировании национализма, утверждая, что культурная традиция с элементами идентичности сводится к единственной модели, а те, кто не соответствует этому эксклюзивному паттерну, называются “европейскими прихвостнями”.[10]

В Грузии идея избранности грузинской нации и православия вызвала у большинства населения чувство своей исключительности и даже превосходства. Уже в начале 90-х годов религия стала проникать в систему образования. Будучи в то время школьницей, я отлично помню, как пионерский галстук на шее моей одноклассницы сменился на два других символа – крест и значок с национальным флагом Грузии, а этническая и религиозная принадлежность стала темой жарких дискуссий. В недавнем заявлении, сделанном представителем правого крыла университетского студенческого движения по поводу необходимых для ректора университета качеств, утверждалось, что тот “должен быть непременно грузином и православным”[11]. Это является по сути одним из характерных результатов религиозного национализма, берущим начало в ту пору, когда автор этого высказывания фразы был школьником.

Следует отметить тот факт, что большинство учителей, у которых я брала интервью, формируют свое мнение по таким вопросам, как демократия и образование, на основе представлений, почерпнутых у своих духовных наставников. Именно таким путем институт духовного наставничества непосредственно влияет на жизнь школы. “Если педагог является духовным сыном/дочерью, то он/она (ввиду авторитаризма духовного наставника) становится фактическим медиумом последнего в классе. Почти в каждой уважающей себя школе, по подобию “красного уголка”, существует молельня, а приглашать духовные лица для благословления школы стало очень распространенной практикой”.[12]

Интересно отметить, что в большинстве случаев учителя, посещающие церковь, выбирают для себя самых консервативных духовников. Другими словами, учитель не становится приверженцем радикальных взглядов из–за своего духовника. Скорее, он сам выбирает себе священника с такими взглядами. Расхожее утверждение – “чем строже, тем лучше” – очень популярно среди учителей, которые считают себя религиозными и видят силу духовного вождя в строгости и авторитаризме. “У меня удивительный духовный наставник”, – рассказывала мне Анна, учительница средней школы одного из отдаленных районов столицы. – Он даже не разрешает своим прихожанам использовать компьютер”.[13]

Потребность в строгой субординации можно отнести на счет советской системы социализации, что на психологическом уровне выражается в потребности в сильной и властной структуре. Тот факт, что конкретная идеология (представленная в данном случае священником) пользуется авторитарным правом, не вызывает чувства протеста у людей, имеющих образование и которые, как предполагается, должны развивать индивидуальность у детей и молодежи. Напротив, налицо явная потребность передать свою волю и ответственность человеку, который “знает и понимает все лучше, чем остальные”.

В процессе исследования я поставила перед собой задачу оценить степень религиозной толерантности среди молодежи. Одним из объектов исследования я выбрала Гори. В частности, мое внимание привлекла бывшая католическая церковь в городе, которая в настоящее время принадлежит православному приходу. Поскольку школы не работали, я решила пойти прямо в церковь. Мне очень повезло – в церкви было много подростков и молодежи. Таким образом, мне представилась прекрасная возможность пообщаться с местными молодыми людьми. Так как моих собеседников не очень интересовала цель моих расспросов, они охотно вступили в достаточно откровенную беседу со мной.

Бывшая католическая церковь была отобрана у католического меньшинства Гори в 1990 году, местные католики лишились возможности совершать обряды и молиться в церкви. Кроме того, католические образы, некогда украшавшие стены церкви, были сняты и, скорее всего, уничтожены. Никто из моих собеседников не выразил сожаления по поводу судьбы католического меньшинства. Более того, в беседе со мной один из прихожан сказал: “Благодаря последнему постановлению Верховного суда, мы вернули себе церковь [в 2003 году католики обратились в суд, однако суд вынес решение в пользу православной церкви – И.С.]. Это была победа, победа притесняемого народа”. И другие собеседники из Гори очень эмоционально объясняли мне, что “мы являемся “притесняемой” стороной, тогда как католическое меньшинство более могущественно, способно манипулировать людьми и влиять на процесс принятия решений”.

Важно отметить, что главными источниками, откуда молодые жители Гори черпали информацию, были священник и школьные учителя. 13-летняя Манана с гордостью рассказывала мне о дне, когда учительница истории заставила ее и ее одноклассников молиться за “успешное” решение Верховного суда. Будучи еще ребенком, она уже хорошо усвоила враждебные установки против католиков. Вместе со своими друзьями Манана регулярно молится и просит Бога защитить ее близких от этого “врага”. Сегодня она регулярно посещает церковные богослужения и абсолютно уверена, что католики не имеют права входить в церковь. Люди же более старшие были менее радикальны в своих взглядах относительно католиков. “Конечно, они могут войти, – говорит Нино, мать троих детей и активная прихожанка. – Правда, они могут. Но дело в том, что они чувствуют себя неуютно среди нас и предпочитают держаться в стороне”.

В селе Ивлита, недалеко от Ахалцихе, межконфессиональные отношения очень напряжены. Как и в Гори, здесь здание церкви ранее принадлежало католической общине, но было передано православным. Сегодня в селе существует ярко выраженный конфликт, поскольку население Ивлиты примерно поровну поделено между католиками и православными. Местный православный священник настраивает свою паству против католиков. В результате молодежь проявляет агрессию и нетерпимость по отношению к “иноверцам”. Католический священник в этой ситуации бессилен, хотя он несколько раз обращался с просьбами о помощи к местной администрации. По его словам, администрация не разрешает католикам построить новую церковь в Ахалцихе. Один из представителей местного управления сказал падре, что “лучше построить мечеть, чем католическую церковь” (это заявление ясно показывает отношение грузинского общества к неправославным, хотя и христианским, меньшинствам).

Что действительно было очевидным в Ивлите, так это чрезвычайно низкий уровень образования молодежи, а тем самым и учителей, и духовных наставников (духовников). Для большинства местный священник – это авторитет, чьи слова не ставятся под сомнение. Интересно, что такое отношение к нему поддерживается и учителями, и родителями. Основной целевой группой, на которую влияет священник, являются подростки. И хотя в моем исследовании не было гендерного ракурса, должна упомянуть, что самой уязвимой в этом смысле группой, как в Гори, так и в Ивлите, были девушки до 20 лет, которые наиболее подвержены психологической обработке. У меня была возможность познакомиться с такими девушками, которые были активными прихожанками.

Семнадцатилетняя девушка, принадлежащая к православной пастве, сразу расплакалась, когда я поставила под сомнение (в очень мягких выражениях) правильность аргументов местного священника. Было очевидно, что девушка больше не может мыслить самостоятельно. В результате многолетней психологической обработки она полностью впитала навязанные духовником представления. Более того, даже само предположение, что его взгляды могут быть поставлены под сомнение, вызвало у девушки истерику. Как иллюстрацию приведу краткий отрывок из нашей с ней беседы (из–за возникшей напряженности я не могла записать наш диалог на диктофон, поэтому воспроизвожу только те фразы из нашего диалога, которые сумела записать на месте).

В(опрос): Вы часто бываете на богослужениях здесь?

О(твет): Я прихожу сюда каждый день. Иногда я остаюсь и после службы.

В.: Что Вы делаете в церкви после службы?

О.: Просто молюсь… И я часто хожу к мамао [духовник], чтобы получить его благословение.

В.: Когда Вам требуется его благословение? Когда Вам нужно принять важное решение?

О.: Да… И вообще. У него очень широкие взгляды. Вы сами увидите … Мы все здесь его любим.

[Далее пропущен фрагмент беседы, так как информантка была против его публикации]

В.: Что мамао говорит о католиках? Он когда–либо говорит с вами о них?

О.: Не совсем… Эти люди следуют неправильным путем… Они пребывают в темноте.

В.: Вы знаете, что эта церковь принадлежала католикам и что там были могилы католических миссионеров, которые сейчас зацементированы под полом? Вам когда–либо рассказывали историю этой церкви?

О.: Это христианская церковь. Кто сказал Вам все эти странные вещи? Спросите мамао … Он объяснит Вам.

В.: Вы считаете католиков христианами?

О.: Они не истинные верующие, они идут неправильным путем.

Говоря об этой молодой прихожанке из Ивлиты, невозможно не затронуть проблему психологической незащищенности, которая напрямую связана с системой образования и семьей.

Гия Нодия, эксперт по социальным вопросам в Грузии, утверждает, что религиозный экстремизм исчезнет, как только грузины обретут экономическую защищенность. Экономическая нестабильность играет решающую роль в формировании доминирующего подхода в обществе к определенным проблемам, однако другим не менее важным элементом, влияющим на жизненный мир, является психологическая незащищенность. Общая ситуация в сельской Грузии еще более тяжелая и консервативная, нежели в городах. Молодые люди имеют ограниченные возможности самореализации. Школы не в состоянии обеспечить молодежь адекватными знаниями и навыками из-за отсутствия профессионализма на фоне нищенского финансирования.

В подавляющем большинстве случаев наставления духовников становятся единственным руководством в жизни. В поисках безопасности молодые люди (и особенно молодые женщины) попадают в психологическую зависимость от священников. Не имея возможности изменить свое бедственное положение вследствие отсутствия навыков и неспособности к самостоятельным шагам, молодые люди полностью подчиняются авторитету духовных наставников, делающих за них жизненный выбор. В очень многих случаях молодой человек уходит в монастырь. Это в равной степени относится как к мужчинам, так и к женщинам, хотя женщины более подвержены искушению избрать этот путь. Ощущая психологическую незащищенность, под влиянием духовника молодой человек делает выбор в пользу монастыря, чтобы спастись от беспросветной, на его взгляд, реальности.

“... Это монастырь, который образует пропасть между молодым человеком и остальным миром, с которым он не может справиться”,[14] – утверждает детский психолог Тея Гоготишвили. Таким образом, мы сталкиваемся с типичной ситуацией, когда молодые люди, будучи не в состоянии самореализоваться вследствие тяжелых жизненных условий и недостаточного образования, обращаются к своим духовным наставникам, которые зачастую являются малообразованными и реакционными людьми. Сельские священники склонны к изоляционизму, поиску врагов и неприятию всякой новой идеи, негативно влияя на умы молодежи. Учителя же поддерживают авторитет священника у учащихся. Более того, они сами являются заложниками духовных наставников. И снова здесь прослеживается отчетливая тенденция избежать ответственности и подчинить себя какому–то авторитету.

Стремление освободиться от ответственности выражается и в отрицательном отношении большинства школьных учителей к недавно начатой реформе среднего образования. Одна из целей реформы – дать школам больше независимости, чтобы учителя сами имели право выбирать методологию обучения ребенка данному предмету[15]. Парадоксально, но именно эта деталь – переложить процесс принятия решений с министерства образования на самих учителей – часто является главной причиной недовольства педагогов[16].

Из страха перед ответственностью исходит и склонность к мистическим представлениям, в частности, к теориям заговора, представляющим смесь из тенденциозно подобранных фактов, необоснованных гипотез и чистой фантазии, которые имеют цель повлиять на социальную реальность.[17] В Грузии популярность “теорий заговора” характерна для начала 90-х годов, когда страна переживала резкие политические и экономические перемены. Сегодня число учителей, открыто объясняющих попытки реформ происками врагов, не так велико, хотя сама идея защиты от вражеских происков еще довольно сильна среди большинства работников школ, с которыми мне пришлось столкнуться.

В частности, я встречалась с директором религиозной школы, которая как аргумент дала мне видеокассету с документальным фильмом о наступлении Судного дня и сатанинских силах с Запада, полученную ею от духовного наставника. Религиозная литература, популяризирующая теории заговора, усиливает существующее чувство незащищенности, создавая атмосферу враждебного окружения со стороны неизвестных сил. Немолодая женщина, университетский профессор, делилась со мной своими страхами по поводу того, что новая реформа образования постепенно “уничтожит грузинскую культуру и превратит грузин в роботов, служащих западным державам”[18]. “Те, кто выступает за изменение системы, принадлежат к поколению, воспитанному улицей. Они не ходили в школы и не имеют представления об образовании в Грузии и с радостью уничтожат все то, что было нами накоплено в течение столетий”, – продолжала эта женщина. Она воспринимала меня, принадлежащую к молодому поколению людей, получивших образование на Западе, как врага, готового уничтожить привычную систему ценностей.

Выводы моего исследования могут быть признанны неутешительными для сторонников демократических преобразований и гражданского общества в Грузии. Сегодняшняя система образования в сочетании с позицией православной церкви скорее препятствуют поставленным целям, нежели им содействуют. В статье, главным образом, представлены отдельные проблемы института образования в Грузии, как производной условий (пост)советской эпохи. Из анализа собранных в процессе исследования материалов отчетливо видно, что образовательная система продолжает сохранять худшие советские черты, усиленные реакционным влиянием православной церкви. Растерянность перед изменениями и потеря привычных ориентиров привели к целому ряду негативных тенденций. Защищая собственную некомпетентность и стремясь сохранить имидж “хранителей” знаний и традиций, педагоги “хватаются” за то, что лежит на поверхности, а именно за религию и национализм.

Тем временем, молодые не имеют ориентиров с самого начала. Школа перестала воспитывать, а семья разучилась и уже не готова вновь взять на себя эту функцию. У церкви появился огромный простор для манипуляции, особенно с учетом новых влиятельных союзников – школьных учителей. Особенно это касается сельской Грузии, где практически нет выбора судьбы, стиля жизни, образа мышления и совершенно отсутствует плюрализм. Молодежь там полностью зависит от единственной реакционной идеологии, источником и проводником которой является авторитарный священник при поддержке педагогов, которые по своему назначению должны были бы развивать индивидуализм и независимое мышление в детях и молодежи.

Все вышесказанное позволяет утверждать, что сегодня важно как можно быстрее и радикальнее проводить реформу системы образования. Не следует ожидать быстрых результатов этой реформы. Сознание общества меняется очень медленно. Важно, чтобы сегодняшняя молодежь научилась мыслить самостоятельно и подвергла сомнению многие ценности поколения родителей, превратившись в учителей уже последующего поколения, которое – будем надеяться – вырастет уже в других условиях, и они станут свободными людьми в свободной стране. Есть надежда, что, в конце концов, Грузия займет достойное место на международной арене и в интеллектуальной, и в экономической сферах, преодолев стремление общества к изоляционизму.