Армяне в Азербайджанской Художественной Литературе: Межгрупповая Граница, Факторы Ее Усиления и Ослабления

Введение

«Мы, карабахские армяне и азербайджанцы, валлах, не знали никаких различий»— эта фраза столь же противоречива, как и восприятие армяно­азербайджанских отношений в азербайджанском обществе. С одной сторо­ны, это вроде бы утверждение некоторого территориального сообщества «мы», в котором, судя по этой фразе, главное — это общая родина, Карабах. Это единство подчеркивается отсутствием всяких различий между армя­нами и азербайджанцами.

Однако с другой стороны, говорящий проводит очень четкую границу между двумя группами, называя их разными именами. Он откуда-то знает, что есть две группы, что носят они разные названия, и, следовательно, различаются между собой. Тем самым он в одной фразе и утверждает разделение на группы, и отрицает его.

Говорящий использует междометие «валлах», имеющее очевидное араб­ское и мусульманское происхождение. Можно предположить, что говорящий - карабахский азербайджанец (раз «мы» - это карабахские армяне и азер­байджанцы). Однако на самом деле эту фразу произносит боец армянского вооруженного отряда Ашот, герой пьесы Г. Гулиева «Бесаме муча, или карабах­ские пленники». Действие пьесы происходит во время карабахской войны.

Нагорно-карабахский конфликт — это, пожалуй, наиболее острый кон­фликт за всю историю армяно-азербайджанских отношений. И дело здесь даже не в количестве жертв, беженцев и перемещенных лиц, разрушенных судьбах и прочих более или менее объективных и исчисляемых характе­ристиках конфликта. Дело в восприятии этого конфликта и, в частности, в том, как он воспринимается в азербайджанском обществе. Это действительно незаживающая рана, проблема, которую ставят на первое место и политики, и простые люди. Хотя военные действия не ведутся уже почти двенадцать лет, проблема не решается, но и не теряет своей актуальности.

Нагорно-карабахский конфликт, как один из первых и наиболее острых этнических конфликтов на постсоветском пространстве, много исследо­вался как в Азербайджане и Армении, так и за рубежом. Однако большая часть исследований посвящена историческим, геополитическим или пра­вовым аспектам конфликта. При этом восприятие конфликта сторонами, его смысл и значение остаются малоизученными.

Между тем восприятие конфликтной ситуации, точнее, определение ситуации как конфликтной — это неотъемлемая часть любого конфликта.[1] Восприятие конфликта зависит от предшествующего личного опыта чело­века, а также от информации и знаний, приобретенных в процессе социали­зации и коммуникации с другими людьми. Это верно как для межлич­ностных, так и для межгрупповых конфликтов. Специфика межгрупповых конфликтов заключается в том, что идентифицируясь со своей группой, человек перенимает общегрупповые, коллективные представления о конфликтной ситуации в целом и противнике в частности.

Представления, в том числе коллективные, недоступны прямому и непосредственному наблюдению. Их можно изучать только в объективиро­ванной форме. Такие объективированные представления можно обнару­жить в художественной литературе.

Художественные образы армян в азербайджанской литературе — это бесценный источник информации о том обществе, где они были созданы. Эти образы представляют собой продукт определенным образом прелом­ленного личного опыта авторов и интернализированных групповых представ­лений.

Исследование литературных образов армян приобретает особое значение в современный период, когда представления об армянах все больше стереотипизируются, потому что большинство населения Азербайджана ни­как с армянами не сталкивается, а молодое поколение вообще не видело реальных армян. Естественно, что в таких условиях представления об армя­нах все больше и больше деперсонифицируются — лишаются индивидуаль­ных черт. Художественные произведения, таким образом, предоставляют редкую возможность увидеть, как стереотипные представления о группе в целом преломляются в образах конкретных героев.

Образы в художественных произведениях не изолированы, а вписаны в определенный исторический, политический, географический контекст. Кро­ме того, художественное произведение позволяет показать не только личные характеристики персонажа, но и динамический аспект — поведение пер­сонажей и, в частности, взаимодействие персонажей-армян с персонажами­азербайджанцами, т.е. взаимодействие «своей» и «чужой» группы.

Исследование художественных произведений разных лет также позволяет изучить изменение образа армян, установить связи между неко­торыми характеристиками и социальным контекстом, выявить устойчивые и изменяющиеся черты этих образов.

Наконец, объективированные в образах художественной литературы представления могут получить широкое распространение благодаря своей воспроизводимости и тиражируемости как в новых изданиях, так и в других формах искусства.

Материал и методика исследования

Итак, объектом моего исследования являются представления об ар­мянах, объективированные в образах азербайджанской художественной прозы.

В настоящем исследовании под азербайджанской литературой я пони­маю литературу Северного Азербайджана, написанную азербайджанцами, т.е. людьми, которые сами считают себя азербайджанцами и восприни­маются как таковые другими. В исследование не входит эмигрантская лите­ратура: произведения эмигрантов, не вовлеченных в социальные процессы Азербайджана, не могут отражать представления об этих процессах. Кроме того, эмигрантская литература в массе своей в самом Азербайджане прак­тически неизвестна и не оказывает влияния на общественное сознание.

Основное исследовательское «поле» составляют художественные произведения, написанные в период, который я называю «конфликтным». Это период с начала нагорно-карабахского конфликта, т.е. после 1988-1989 годов, по сегодняшний день. В целях выявления устойчивых и изменчивых элементов образов литература конфликтного периода сравнивается с литературой доконфликтного, в основном советского периода. Всего в настоящее исследование вошло двадцать произведений, двенадцать из них относятся к конфликтному периоду.

В центр моего исследования поставлена проблема проведения межгрупповой границы между армянами и азербайджанцами. Разделение на «своих» и «чужих» - это первоочередное условие, предпосылка любых межгрупповых отношений. Поэтому исследование межгрупповых отношений, в том числе литературных, представляется целесообразным начинать именно с исследования этого разделения. Как само противопоставление «мы-они» служит основой, фундаментом для межгруппового взаимодействия, так и понимание этой границы может в дальнейшем послужить основой для более глубокого исследования отдельных частных сторон этого взаимодействия.

Межгрупповые границы — это социальные и психологические об­разования. Содержание межгрупповой границы составляют различия, которые представляются важными и существенными членам группы. Знание отличительных признаков позволяет во взаимодействии отличать «своих» от «чужих». Это очень важно, так как взаимодействие со своими и чужими регулируется разными нормами и правилами, и идентификация человека как «чужого» позволяет выбрать соответствующую стратегию поведения в своих отношениях с ним.

Идентификация и проведение межгрупповой границы

Наиболее распространенный способ идентификации армян в художес­твенных произведениях — это использование характерных армянских имен и фамилий. Этот способ доминирует в литературе как конфликтного, так и доконфликтного периодов. Обычно автор сообщает имя или фамилию героя, а через некоторое время прямо указывает на его национальность. Так, в романе «На круги Хазра» автор вводит героиню по имени Майя Бабаджа­нян.[2] Здесь идентификационным признаком является фамилия, с характерным армянским окончанием на «-ян». На 97-ой странице между Афиком, главным героем-азербайджанцем, и Майей происходит разговор, в котором Афик выражает беспокойство относительно безопасности Майи: «Майка, ты бы поосторожней, не моталась бы по городу, сама ведь знаешь, что с армянами сейчас делают...» В «Рассказе о музыке» С. Рахмана есть герой по имени Акоп — мастер, занимающийся изготовлением музыкальных инструментов. Автор называет его по имени (Акоп), однако уже в следующем абзаце прямо указывает национальность Акопа: «мастер-армянин оказался добрым, славным человеком».[3] В романе «Бахадур и Сона» главный герой Бахадур знакомится в суконной лавке в Тифлисе с человеком по фамилии Осипян. Осипян ищет для своей дочери преподавателя персидского языка. «По­турецки-то она говорит и пишет неплохо, а теперь вот еще задумала и персидский изучать», — говорит Осипян. Бахадур, приняв предложение Осипяна преподавать его дочери персидский язык, задается вопросом: «Что за нация такая — армяне. Просто диву даешься. Ну на что, спрашивается, девушке персидский язык? И зачем она турецкий выучила?»[4]

Во всех этих случаях складывается впечатление, что имен или фамилий вполне достаточно и авторам, и их персонажам, чтобы определить армянскую принадлежность их носителей. Следует отметить также, что этот признак служит достаточным основанием и для меня, исследователя, как для человека, прошедшего социализацию в Азербайджане и знакомого с армянами и некоторыми армянскими именами. Однако этот идентифика­ционный признак обычно также подтверждается дополнительной информа­цией, как прямой (указанием на национальность), так и косвенной.

Косвенная информация, подтверждающая идентификацию, чаще всего включает в себя исторический и географический контекст. Так, в романе «Солнечный огонь» трое всадников говорят о своем переезде из Персии в Эриванское ханство и о возможностях строительства армянской государственности. Этот разговор служит подтверждением идентификации по именам (собеседников зовут Самвел, Акоп и Меружан).[5]

В некоторых случаях не указываются ни национальность, ни имена, ни даже географические названия. Например, в рассказе Г. Анаргызы «Дерево».[6] Однако и в этом случае установить национальность героев не представляет особого труда для читателя, знакомого с новейшей историей Кавказа. Это рассказ о любви молодых людей, называемых в тексте «Он» и «Она». Дерево, от лица которого ведется повествование, называет их любовь повторением истории: «Ее» бабка вскружила голову «Его» деду во время «страшной резни». В другом месте указывается, что «Ее» прадед резал «Его» предков в 1918 году, и эта история была у всех на устах 72 года назад. В один из хмурых январских дней во двор врывается толпа, «Его» семья прячет «Ее» вместе с бабушкой в своей квартире. Бабушка, не выдержав потрясения, умирает, а «Она» в приступе ярости говорит «Ему»: «Вы украли у нас землю и истребили мой народ. За это я вас ненавижу».

Несложные вычисления (1918+72) показывают, что действие рассказа происходит в 1990 году. Читатель, знакомый с новейшей историей Баку, без труда догадается, что место действия — это Баку, а «страшная резня» 1918 года — это армяно-азербайджанская резня. Январские дни — это указание на время армянского погрома в Баку; если «Его» семья прятала «Ее», очевидно, что «Она»— армянка.

Намеренное избегание идентификации в этом рассказе призвано, скорее всего, указать на универсальную трагичность любви между представителями двух враждующих народов и не имеет целью стереть или хотя бы замазать межгрупповую границу, скрыть ее.

Среди признаков, подчеркивающих существующие границы, следует отметить религиозную принадлежность. Этот признак наиболее распространен в литературе первой половины ХХ века, а также в произведениях последних лет, рассказывающих о прошлом, как давнем, так и недавнем. Религиозная принадлежность обычно представлена в форме противопоставления, оппозиции «мусульмане-христиане». «...Бахадур мусульманин, Сона – христианка, здесь заключено неразрешимое противоречие», — отмечает Юсиф Осипян, отец Соны в романе «Бахадур и Сона», написанном в 1898-1908 гг.[7] В романе «День казни», написанном в 1984 году и рассказывающем о периоде сталинских репрессий, один из героев, писатель Сеид Эфенди, замечает: «Ведь вот обычай прекрасный у армян заливать горе-беду отрадным зельем <...> А как мы, мусульмане, поступаем в жизненных невзгодах?»[8] В упомянутом выше диалоге из романа «Солнечный огонь» упоминается и строительство церквей.[9] В качестве дополнительных идентификационных признаков используются также и два производных от религии признака — употребление свинины и алкоголя, запрещенные в исламе. Причем употребление свинины часто встречается в произведениях первой половины ХХ века и в современных произведениях, описывающих старину.[10] Алкоголь, напротив, очень часто встречается в произведениях конфликтного и предконфликтного периодов, описывающих как наше время, так и далекое и недавнее прошлое.[11]

Ослабление межгрупповых границ

Межгрупповые границы — это не глухие стены. Представители разных этнических групп могут общаться между собой, взаимодействовать, и даже объединяться в какие-то другие, неэтнические сообщества, например, про­фессиональные, соседские и прочие. Посмотрим, какие качества армян спо­собствуют такому взаимодействию и ослабляют межгрупповые границы.

Первое обстоятельство, которое облегчает армяно-азербайджанское взаимодействие — это землячество. Армяне, родившиеся и выросшие в Азер­байджане, например в Баку или Карабахе, склонны к объединению с азер­байджанцами на неэтнических основаниях. Здесь важен не только формальный признакобщегоместарождения, но скорее эмоциональное отношение к родным местам. Такие бакинские или карабахские армяне сами идентифицируют себя со своими родными местами. Так, Серж, бакинский армянин, переехавший вместе с женой в Карабах, говорит: «Мы, бакинцы, этого всего не знали...»[12]; Майя в романе «На круги Хазра» говорит о своем родном Баку: «Это мой Город! Кого мне здесь бояться...»[13]. Привязанность к месту рождения и взросления, самоидентификация с ним воспринимается как фактор, ослабляющий этнические связи и облегчающий межэтническое общение.

Второе обстоятельство, ослабляющее межэтническую границу,— это положительный опыт взаимодействия с азербайджанцами. У таких положительно настроенных к азербайджанцам армян часто есть или были друзья-азербайджанцы. Так, Ашот, карабахский армянин, шурин Сержа, говорит: «Среди азербайджанцев у меня было даже больше друзей, чем среди армян».[14] Майя и Афик («На круги Хазра») жили в соседних дворах и дружили с детства, Серж со своим другом Азером вместе ездил в отпуск. Очевидно, что этот признак связан с землячеством — взаимодействие возможно только тогда, когда вокруг вообще есть представители этой группы. В изученных произведениях положительный опыт оказывается вынесен из прошлого, проведенного в Баку или Карабахе, т.е. на азербайджанской территории. Взаимодействие также возможно на «нейтральной территории», например в Москве. Так, в детективном романе «Резонер» Левон Арзуманян обращается за помощью к азербайджанцу Дронго.[15] Однако и в этом случае субъекты взаимодействия опираются на предшествующий, бакинский опыт (Левон, как и Дронго, родом из Баку) и даже находят общих знакомых.

Наконец, армяне, выросшие в Азербайджане и идентифицирующие себя с этой территорией, сами противопоставляют себя другим, «чужим» армянам, ереванским. «Ара, эти (указывает в сторону) откуда они свалились на нашу голову?! А сейчас им самим же, в Ереване, тоже плохо...», — говорит Ашот из «Бе саме муча...»[16] На слова «спросила бы у своих, в Ереване» Майя Бабаджанян возмущенно отвечает:« ... «у своих»!? Да они такие же мои, как и твои,— вспылила Майя.– Мы же для них никто, мы – отуреченные».[17]

Два первых фактора ослабления межгрупповых границ распространены и в литературе советского периода. Так, в пьесе «В 1905 году» описано положительное взаимодействие двух карабахских семей — армянина Аллаверди Асрияна и азербайджанца Имамверди. Они всю жизнь живут бок о бок, их дети дружат между собой, а сын Аллаверди Эйваз Асриян вообще «не знает таких слов, как армянин и тюрок».[18] Для него, рабочего и большевика, важным является разделение на рабочих и фабрикантов. Следует отметить также, что Эйваз уже 5 лет не был в церкви.[19] Это, конечно же, связано с атеистической идеологией, которую он исповедует, но одновременно — это и отказ от идентичности, составляющей ядро этни­ческого разделения между армянами и азербайджанцами.

Однако есть и отличие. В литературе доконфликтного периода нет противопоставления ереванским армянам. Зато часто встречается противо­поставление армянских и азербайджанских рабочих и крестьян буржуазии. Помимо упомянутой выше пьесы «В 1905 году», это противопоставление встречается также в «Рассказе о музыке», где армянин Акоп и азербайд­жанцы Лейла и Фархад объединены ненавистью к Бахрам-беку, погубившему много лет назад дочь Акопа Сирануш и пытавшемуся похитить Лейлу.

Есть еще один вид межгруппового армяно-азербайджанского взаимодействия — это любовные отношения. Вообще, мотив любви к армянке широко распространен в азербайджанской литературе. Он восходит к эпосу «Асли и Керем» и очень часто встречается в литературе ХХ века. Причем этот мотив может выступать и в качестве центральной темы, ив качестве проходного мотива.

В уже упоминавшемся рассказе «Дерево» молодые люди, полюбившие друг друга во время обострения армяно-азербайджанского конфликта, оказываются перед выбором между своей любовью и преданностью народу. В страшную ночьармянского погрома в Баку в состоянии сильного душевного потрясения девушка-армянка трагически погибает: споткнувшись, падает и разбивает голову о строительный камень во дворе. На следующий день ее возлюбленный кончает жизнь самоубийством.

Если сравнить этот сюжет с произведениями предшествующего пе­риода, обнаруживается ряд сходств.

Во-первых, в этих сюжетах мужчина всегда азербайджанец, а жен­щина - армянка, а не наоборот. В азербайджанской культуре, как и во многих других, невеста как бы входит в семью мужа, становится ее частью. Мужчина, таким образом, стоит перед проблемой — вводить ли в свою группу «чужую» или отказаться от своей любви, но от него самого не требуется отказаться от своей группы.

Женщина же во всех случаях оказывается перед выбором между принадлежностью к группе или любовью. Причем выбор любимого авто­матически означает выбор принадлежности к его группе. В двух произ­ведениях, написанных после начала конфликта,— рассказе «Дерево» и романе «Переселение»— женщины делают выбор в пользу своей группы. В произведениях предшествующего периода девушки выбирают либо любовь, либо вообще оказываются лишены возможности выбора.

Во-вторых, эти сюжеты всегда имеют трагический конец. Либо он, либо она, либо оба влюбленных погибают. Так, в романе «Мариам и Махмуд» отец Мариам, не желающий принять их брак, убивает обоих; в романе «Баха­дур и Сона» отказ родителей Соны приводит к самоубийству Бахадура и помешательству Соны; Бахрам-бек в «Рассказе о музыке» оставляет свою жену-армянку, которая вскоре заболевает туберкулезом и умирает; в пьесе «В 1905 году» родители разлучают свою дочь Сону с ее любимым Бахши и выдают ее замуж за сына армянского нефтепромышленника Агамяна. Тот, как и Бахрам-бек из «Рассказа о музыке», бросает ее, она заболевает ту­беркулезом и умирает. Только в повести «Переселение», основанной на реальных событиях, азербайджанец Балаш и армянка Аркиназ несколько лет живут вместе.[20] Однако и здесь все заканчивается трагически: Аркиназ оставляет мужа с тремя детьми и уезжает в Ереван. Балаш, поехав за ней, заболевает в пути и умирает.

Таким образом, любовь между азербайджанцем и армянкой выполняет двойную функцию. С одной стороны, это стремление к наиболее тесному объединению из всех возможных его видов, с другой стороны, это чувство оказывается обречено на неудачу и трагический конец. Этот сюжет — наи­более устойчивый литературный образец армяно-азербайджанского взаи­модействия, он присутствует как в старых, так и в современных произведениях.

Положительное взаимодействие может иметь место только на нейт­ральной территории. Выбор в пользу Азербайджана обязательно наказывается, причем это наказание может исходить как от армян, так и от азербайджанцев.

Усиление межгрупповых границ

Если землячество и эмоциональная привязанность служат ослаблению межгрупповых границ, то негативные чувства и пришлость, наоборот, служат их укреплению. Первое, что бросается в глаза при описании негативного армяно-азербайджанского взаимодействия — это ненависть, испытываемая армянами к азербайджанцам и мусульманам вообще. Такие чувства испытывает Ованес Агаронян, переводчик на службе в русской армии, вспоминая свою встречу с карабахскими мусульманами: «Как же он нена­видел старика и его сыновей в тот момент! Ненависть и сейчас обожгла его. Какой-то самозванный бек собирался, кажется, жаловаться на стеснение от армян в Карабахе!»[21] Ненавидит азербайджанцев и Левон Саркисян из романа «Ключ дома твоего».[22] Отправляясь вслед за Садияр-агой, человеком, чья семья погибла в результате организованного им набега, Левон говорит: «Да я себе простить не могу, что повернул коней тогда назад. Не перебил всех. Не напился крови их досыта,— прошипел вдруг Левон, пригнувшись к Сусанне и глядя прямо ей в глаза. Сколько же яда, ненависти было в этих глазах».[23] Такой же ненавистью пылают и помощник Левона Хаста Ашот, и сын Гурген.[24]

Армяне, взаимодействие с которыми представлено как негативное, в большинстве случаев — не местные. Чаще всего они выходцы из Османской Турции. Оттуда переселился вместе со своей семьей Левон Саркисян и его помощник Хаста Ашот («Ключ дома твоего»). Оттуда же прибыли и «друзья» сына Левона, Гургена,— Давид и Карен, изнасиловавшие его мать при фактическом соучастии Гургена. В Турции родился и Ованес Агаронян («Сол­нечный огонь»), а его сын Аветис, крупный деятель Дашнакцутюн, родился в Москве, мечтает о Париже и Женеве, но смуту сеет «у нас», на Кавказе. Пришелец на Кавказе и Хачик («Бе саме муча, или карабахские пленники»). Этот командир карабахской «самообороны», убийца «нашего» бакинского армянина Сержа — репатриант из Бейрута.

Сочетание двух этих признаков — пришлость и ненависть к азербайд­жанцам — позволяет предположить, что ненавидящими представляются армяне, которые «нас», азербайджанцев, не знают. Они приезжают издалека, со своими собственными представлениями и убеждениями, сложившимися далеко от территории Азербайджана, и применяют свои стереотипы к «нам». Те же, кто родился и всю жизнь прожил рядом с азербайджанцами, ненавидеть их не могут, а напротив, эмоционально привязаны.

Характеры армян, взаимодействие с которыми негативно для азер­байджанцев, не исчерпываются только плохим отношением к мусульманам. Они вообще люди нехорошие и совершают неблаговидные поступки по отно­шению ко всем. Так, Хачик («Бе саме муча, или карабахские пленники») пытается соблазнить жену Сержа, армянский офицер Гурген («Взлетная полоса») — мародер, срезавший с руки убитого азербайджанца кольцо вместе с пальцем, а Гурген Саркисян («Ключ дома твоего») — вообще доносчик, шантажист и насильник. Такие «плохие» армяне также практически всегда не просто употребляют спиртное, но напиваются. Так, люди из отряда Андра­ника («Солнечный огонь») — полупьяные, пьют бойцы карабахских воору­женных формирований Хачик («Бе саме муча») и Гурген («Взлетная полоса»). В романе «Ключ дома твоего» у Хаста Ашота при взгляде на мусульманина наливаются кровью глаза, «особенно после обильного приема темно-крас­ного, густого, словно застывшая на воздухе кровь, вина», Левон Саркисян пьяным выходит из трактира, а его сын Гурген валяется пьяный, пока его друзья насилуют его мать.[25]

В произведениях доконфликтного периода примеры негативного армяно-азербайджанского взаимодействия и негативные образы армян встречаются редко. Очевидно, это связано с господствовавшими в совет­ское время идеологическими установками на интернационализм и дружбу народов.

В романе «Махмуд и Мариам» таким негативным опытом оказывается взаимодействие с отцом Мариам, Хмурым пастырем. Хмурый пастырь, не желая принять брак своей дочери с мусульманином Махмудом, убивает обоих в их брачную ночь. Он дарит своей дочери волшебное самовозгораю­щееся платье, в пламени которого Махмуд и Мариам сгорают.

Как и многие герои-армяне литературы конфликтного периода, Хмурый Пастырь ненавидит мусульман. Он считает их жестокосердными, разврат­ными, насильниками: «...не они ли (мусульмане – Л.С.) хватают христианских девушек даже в церкви, в доме господнем, и насилуют их по очереди», — вопрошает Хмурый Пастырь[26]. Как видно из этой цитаты, мусульмане, в представлениях Хмурого Пастыря, не только насильники, но также и бого­хульники, осквернители храмов и христианской веры. Хотя Хмурый Пастырь живет в Гяндже, он также выходец с территории Турции — из Эрзурума.

Действие романа «Махмуд и Мариам» происходит в далеком прошлом, в XVI веке, а сам роман — переложение известного народного эпоса. Пола­гаю, что эти две причины сыграли роль в том, что роман, так негативно описывающий армяно-азербайджанские взаимоотношения, увидел свет.

Заключение

Исследование образов армян в азербайджанской художественной литературе показало, что в представлениях азербайджанцев между двумя группами существует четкая граница. Эта граница настолько очевидна, что над ней практически не задумываются. Главное различие, по которому проводится межгрупповая граница — это разная религиозная принад­лежность.

В литературе конфликтного периода актуализируется образ армянина­врага. Хотя индивидуальные образы различаются между собой, их всех объединяет одно общее свойство: армяне-враги обязательно ненавидят азербайджанцев. Не абстрактно ненавидят, а люто и смертельно — готовы на убийства, которые они в литературе в изобилии совершают. Обычно такие армяне-враги — пришлые на Кавказе люди, выходцы из Османской Турции, (в произведениях, рассказывающих о начале века) или из диаспоры.

Но нельзя сказать, что в литературе конфликтного периода встречается только такой, негативныйобразармян. Впроизведениях последних лет довольно много положительных образов армян-друзей, проникнутых симпатией и вызывающих сочувствие. Обычно такие армяне-друзья — уроженцы Баку или Карабаха, связанные с Азербайджаном и азербайджанцами узами привязанности и дружбы. Однако судьба этих людей трагична, независимо от того, с какой симпатией к ним относится автор и персонажи-азербайджанцы. Они обычно погибают: от рук азербайджанцев, не видящих в них друзей («На кругиХазра»), отрукдругихармян, видящихвнихугрозувнутреннемуединству своей группы («Бе саме муча, или карабахские пленники») или по стечению трагических обстоятельств («Дерево»). Ни в одном из исследованных две­надцати произведений конфликтного периода я не обнаружила описания спокойного, мирного добрососедства на территории Азербайджана или Армении, которое не имело бы трагического конца. Единственный случай сотрудничества, не закончившийся трагедией,— это сотрудничество мос­квичей Дронго и Арзуманяна («Резонер»).

Складывается впечатление, что армяно-азербайджанский конфликт воспринимается как некая высшая сила, довлеющая над волей отдельных людей, как бы доброжелательно они ни были настроены по отношению друг к другу. Единственный способ выйти из-под влияния этой силы — выезд за пределы территории конфликта. Этот вывод подтверждает широко распространенное в Азербайджане представление о том, что ключи от карабахского конфликта находятся далеко за пределами Кавказа.