Быть Кистинцем: Между Грузинами и Чеченцами

Каких-то 15 лет тому назад большинство грузин было знакомо с кистинцами по поэме Важи Пшавелы. Сегодня мало кто имеет представление о том, какими были прежние мужественные противники грузинских горцев. Но Панкисский кризис сделал затерянных в далеком кахетинском ущелье кистинцев — «полугрузин-получеченцев», живущих в Ахметском районе на протяжении последних двух столетий,— известными всему миру. Именно там я провела свое исследование в 2005 году.

Целью моего исследования было выяснение того, что произошло с кистинской идентичностью под влиянием радикальных общественных изменений в течение двух последних десятилетий. В Панкисском ущелье я проводила свои наблюдения, разговаривала с местными жителями, брала биографические интервью. Тема этничности спонтанно всплывала прак­тически во всех разговорах. Актуальность вопроса об идентичности не вызы­вала сомнений. Для анализа использовалось десять интервью — пять женских и пять мужских. Кроме интервью и наблюдений, я проанализировала мате­риалы проведенных здесь же в разное время исследований.

К вопросу об этнической идентичности

В Панкисском ущелье совместно проживают кистинцы, осетины, грузинские региональные группы (пшавы, цова-тушинцы, кахетинцы). Основные различия между кистинцами и остальными этническими груп­пами связаны с языком и религиозной принадлежностью. Кистинцы, счи­тающиеся частью вайнахской этнической группы, в советское время были вполне интегрированы в грузинское общество, владели грузинским языком и часто вступали в браки с людьми других национальностей.

Серьезные изменения произошли с момента начала войны в Чечне, когда в Панкисское ущелье проникли беженцы-чеченцы. Усилившаяся ориен­тация местных жителей на чеченцев постепенно дистанцировала кистинское население от грузинского и актуализировала исторически обусловленные стереотипы грузин по отношению к кистинцам. Идентификационные про­цессы наложились на стремления заинтересованных государств усилить свое влияние в регионе.

Этничность конструируется на элементах, укрепляющих общность: культура, исторический опыт, представление об общем происхождении. Все эти понятия неоднозначны с научной точки зрения, однако в сознании людей присутствуют как объективные и потому имеют реальные следствия. Опираясь на работы Макса Вебера,[1] представители конструктивистского подхода указывают на значимость разделяемой членами общества веры в общее происхождение.

Исследователи, начиная с Фредерика Барта, подчеркивают значение функции и смысла, а не факта существования культурных признаков.[2]  Сле­довательно, решающим здесь является взаимодействие, которое определяет правила приписывания себе и другим определенной этничности. Важно не то, существуют ли «в реальности» те или иные свойства, а то, что их считают значимыми сами акторы.

Коллективная идентичность, разрабатываемая в институциональных ядрах, опирается на так называемый «этнический код». «Под ним понимаются когнитивные и нормативные рамки, ... которые должны служить всеобщим ориентиром. Этническое кодирование — это процесс объединения опре­деляемых как «этнические» групповых черт, ... которые, усиливая значение друг друга, символизируют в совокупности этническую целостность».[3]

Эти положения являются центральными теоретическими допущениями для объяснения результатов моего исследования. В тексте я постаралась выделить те основные темы, которые возникали в разговорах с информантами и которые оказались связанными с трансформацией кистинской идентичности.

Быть кистинцем

Исследование показало, что сохранение кистинской идентичности сегодня ставится под вопрос. Кистинцы в течение двух веков проживали в Панкисском ущелье на небольшой территории. Будучи довольно закрытым сообществом, они строго поддерживали традиционные обычаи и жили по адату. В советских паспортах у них в соответствующей графе значилось «кистинец», хотя фамилии получили типично грузинские окончания.

Начиная с 1970-х годов, когда экономическая ситуация в регионе ухуд­шилась, население Панкисского ущелья (в том числе и грузинское) открывает для себя Северный Кавказ и начинает ездить на заработки в Чечню и Ингу­шетию, где тогда было много хорошо оплачиваемых рабочих мест. Правда, до начала 1990-х годов процесс трудовой миграции шел довольно вяло.

Мигранты-кистинцы легко интегрировались в родственное вайнахское общество, а в Панкисском ущелье начала распространяться, пока еще только в виде слухов, информация об общих корнях и языке. В 1990-е годы трудовая миграция в Чечню усилилась. Несмотря на звучащие по-грузински фамилии, сходство с вайнахским обществом становилось всё более значимым.

Большинство моих информантов также ездили на заработки в Чечню и Ингушетию. Они приносили в ущелье новую информацию: «Узнал от отца [о чеченских корнях]. Мой отец в магазине работал и часто ездил в Чечню. После этих поездок рассказывал мне о них, о чеченцах — кто они и как они живут. У нас больше связь была с грузинами, чемс че­ченцами, и это меня не слишком интересовало. Я слышал, но своими глазами не видел» (Тариэл, 25 лет).

В этот период сведения о «едином происхождении» пока еще не оказывает влияния на кистинскую идентичность. Сходную мысль выска­зывает другая информантка: «Мы считали себя кистинцами, знали, что мы мусульмане, знали, что где-то живут чеченцы, старшие знали это, но не физические места. Были люди, которые переходили туда и обрат­но. Едва ли 200 человек побывало там, и это было как слух» (Нана, 37 лет). Однако после усиления миграции из ущелья ситуация радикально изменилась. Как отмечает Нана: «Сегодня все знают, что они чеченцы, что их родина Чечня. Тогда так не было. После перехода [туда], пожив там, люди убедились, что они вправду чеченцы. Этот факт 15-20 лет как это осознали в массе, например, я этого [раньше] не знала».

Кроме миграции, вызвавшей большие изменения в самовосприятии кистинцев, огромную роль сыграл приход в ущелье чеченских беженцев. Появление чеченцев в Панкисском ущелье вызвало кризис кистинской идентичности. Приведу типичные высказывания.

«Если бы чеченцы не приехали, кистинцы уже теряли свое веро­исповедание, были уже на 90% огрузинены» (Нодар, 30 лет).

«Когда пришли чеченцы, [все] смотрели на них и [в результате] кое-что меняется» (Джамлет, 54 года).

«Мы — кистинцы и чеченцы — один народ, мои корни оттуда, но я выросла в Грузии. Знаю, что я чеченка, [но] не различаю, иногда считаю себя грузинкой» (Нана, 37 лет).

«Я знал, что я кистинец, так же как в Грузии есть мегрелы и сваны, я и себя считал таким. Когда подрос, узнал, что мы, оказы­вается, по происхождению чеченцы. Я немного был разочарован, так как считал себя грузином и когда узнал, что я сын другой нации, это было досадно… Потом я постепенно уверился [в этом]» (Тариэл, 25 лет). Однако новая чеченская идентичность Тариэла приобрела позитивное содержание: «Сейчас [когда я знаю, что я – чеченец] это в первую очередь гордость. Несмотря на такую тяжелую жизнь, они продол­жают борьбу за независимость своей Родины». Понятие «кистинец» для него переопределяется: если до сих пор Тариэл считал кистинцев ответвлением грузин, то сейчас: «я кистинец, но я себя чувствую чечен­цем, это ветвь чеченцев, как для Грузии — мегрелы». Кажущееся про­тиворечие двойственной идентичности находит свое разрешение: признание чеченского происхождения не мешает сохранять кистинскую идентичность как уникальную и автономную.

Надо отметить, что кистинская идентичность, которую местное население последние два столетия не подвергало сомнению, фактически не признана ни чеченцами, ни грузинами.

«Мы в такой переделке! Когда мы там (в Чечне), нас называют грузинами, а здесь грузины называют нас чеченцами. Нас не принимают, как положено, ни там, ни здесь. А мы — кистинцы» (Джамлет, 54 года).

«Вы, мол, грузины. Тогда если мы грузины, то вы,— говорю, русские» (Георгий, 58 лет).

«Ну и что, что я и кистинец: я гражданин Грузии и кистинец, я их часть» (Нодар, 30 лет)

Грузинское общество считает кистинцев чеченцами: «В Тбилиси все знают, что кистинцы — это чеченцы. Когда со мной кого-нибудь зна­комят, друга или товарища, то говорят про меня, что я чеченец (Тариэл, 25 лет). Можно сказать, что кистинцы оказались перед дилеммой: с одной стороны, подталкивание к чеченской идентичности со стороны грузин да и собственная тяга к идеализированным чеченцам, а с другой

— непризнание кистинцев «своими» со стороны самих чеченцев. На это наложились противоречия в этнической самоидентификации у разных поколений кистинцев. Старшее поколение старается сохранить кистинскую автономию, закрывая глаза на появление новых обстоятельств. Новое же поколение, которое выросло уже в «чеченской атмосфере» Панкиси, чувствует себя чеченцами. На фоне этих противоречий кистинское общество создает собственный образ «чистого, архаичного чеченца», о чем будет сказано позже.

Историческая память

Вопрос о происхождении кистинцев в разных семьях обсуждался по­разному. Например, в семье Тариэла разговоров о происхождении не было. 37-летняя Нана также говорит: «Не было в нашей семье много разговоров о Чечне. Я сейчас так говорю, а может это вина родителей, может, в других семьях был об этом разговор, например, есть семьи, где под­робно знают, к какой ветви они принадлежат, я тоже знаю, но только после того, как сама заинтересовалась, каждый заинтересуется своими предками».

Иная ситуация была в другой семье: «Я всегда знала, что я чеченка, в моей семье это знали» (Лейла, 40 лет). В отличие от семьи Лейлы, большинство жителей Панкиси имели смутное представление о своем происхождении. По словам Наны, «раньше многие кистинцы не знали, что они чеченцы, не знали, где находится Чечня. Вера тогда не была сильной, как сейчас. Сейчас они более укоренились, это случилось после того, как народ начал переходить туда (в Чечню) и все увидели, что говорят на одном языке». Нана после того, как узнала о чеченском происхождении кистинцев, начала собирать информацию о своих предках и обнаружила, что «трое братьев, наши предки, приехали сюда, ведь у нас была кровная месть. Эта история случилась давным-давно. От этих трех братьев пошла ветвь, (один) был Хирга и нас по­домашнему, по-кистински называют Хиргашвили. Мы сами из Х. и поэтому нас также называют тамошними [х-льцами]. Эта местность, оказывается, в Чечне, в горах» (Нана, 37 лет).

Другая информантка, Нази, рассказывает об истории семьи следующее: «Мой отец по происхождению чеченец. Мой дед приехал как-то сюда, к родне жены, и когда переселяли чеченцев, случайно спасся, так как родственники жены дали ему здешнюю, кистинскую, фамилию» (Нази, 28 лет). Информантка была знакома с чеченцами и, в отличие от других панкисцев, чеченцы для нее не представляли экзотики, но, несмотря на это, (а может, и благодаря этому) она четко разделяет чеченцев и кистинцев. Иначе говоря, в ее семье кистинцы и чеченцы представлены в виде двух различно идентифицированных групп.

Джамлет, твердо отстаивающий кистинскую идентичность, так пред­ставляет происхождение кистинцев: «Оказывается, раньше всех называли кистинцами: и чеченцев, и ингушей. А еще раньше нас называли дзурдзуками. После того и чеченцы отделились, и ингуши, а мы, этак 200 лет тому назад и даже больше, ушли оттуда. Некоторые ведь перешли в Чечню, я ведь тоже ушел в 80-е годы, многие чеченцы даже не знали о существовании кистинцев» (Джамлет, 54 года). Эта версия интересна тем, что она совпадает с мнением большинства историков. В период, когда кистинцы поселились на территории Панкиси, в вайнахских племенах действительно не существовало строгого разделения (особенно административного). А грузины называли «кистинцами» всех вайнахов. Излагая эту версию, информант подчеркивает свое вайнахское проис­хождение, но не заостряет внимания на чеченском происхождении, акцен­тируя кистинскую идентичность.

Интересно, что в большинстве семей моих информантов был недос­таток информации относительно происхождения, хотя сегодня все более или менее уверены в чеченских корнях кистинцев. Они часто говорят «я убедился(лась), что я чеченец(-ка)», хотя в деталях почти никто не может обосновать свое чеченское происхождение. Это тем более интересно, что население Панкисского ущелья ездит на заработки и к ингушам, с которыми у них также много общего. Однако кистинцы своими предками подчеркнуто «избрали» чеченцев.

«Здесь моя Родина»

Для панкисских кистинцев очень значима тема родины. Они считают, что по происхождению они чеченцы, ноих родина — Грузия. Даже несмотря на то, что многие кистинцы из Панкисского ущелья переселилось в Чечню, большинство из них сохранили свое жилье в Грузии. Свой отъезд в Чечню кистинцы объясняют исключительно экономическими мотивами. «Я родился здесь в Джоколо, здесь вырос, это моя родина. Я окончил грузинскую школу. Меня все связывает с Грузией. В Чечню я поехал позже, в 1997 году. До начала войны был там. После войны я опять здесь. <…> Если бы здесь были условия, кто бы уехал? Все хотят быть рядом с домом, со своей семьей» (Тариэл, 25 лет). Тариэл считает Грузию самой комфортной для проживания, так как и образование у него грузинское и панкисское окружение для него естественно. Поэтому в будущем он бы хотел жить в Грузии: «Я бы желал жить здесь. Даже если будет очень трудно, хочу жить здесь».

Все мои информанты без исключения говорят об отъезде из Панкиси как бы оправдываясь. Как и Тариэл, другой информант утверждает: «Куда бы я не пошел, если даже по горло будет всего — денег, жилья, я все равно предпочитаю (жить) здесь, где я родился и вырос. Я только ради детей уехал в Грозный» (Георгий, 58 лет). Еще один мой собеседник говорит: «Я бы и не уехал отсюда, что меня гонит? Я здесь родился, вырос, привык ко всему, это — моя родина. Может, я и перешел бы туда, но там не жил бы, если бы здесь хорошо жили. Можно там быть много лет, купить 10 домов, но покидать здешние места никому не пожелаю: где выросли наши отцы и деды и где мы провели хорошее детство» (Илия, 58 лет).

Жить на родине, собственной земле очень важно для кистинцев. И это отличает их от чеченцев, для которых в ближайшей перспективе возвращение на родину исключено. Мои собеседники подчеркивают, что родина, Грузия, для них не просто место проживания. Взаимоотношения с грузинским населением, самоутверждение в грузинском обществе — значимая для них тема. «И школа, и техникум, много очень у меня друзей-грузин. Фактически чеченский [характер, дух] не знаю, я воспитана более по-грузински, и очень люблю Грузию. <…> Между прочим, я горжусь, что родилась в Грузии. Окончила грузинскую школу. Это очень влияет. Люблю Грузию», — говорит 37-летняя Нана, первый муж которой был грузином.

Во время интервью многие старались показать свой патриотизм. По словам Наны: «Если случится какое-то напряжение, и скажут: «Выбери одну [сторону]», я не смогу выбрать, ни одной стороной не смогу пожертвовать, никем. Один ребенок у меня от грузина, один от чеченца». Пример семьи Наны хорошо отражает двойственность кистинского общества и преданность как исторической, так и реальной родине. «Настоящий кистинец не пойдет против Грузии. Авторитет кистинцев подточен, это обидно, кистинец никогда не предаст Грузию. 10 лет тому назад ведь такого не было» (Нодар, 30 лет).

Тема «предательства» возникает неоднократно. Кистинцы как бы извиняются за то, что они «не совсем грузины», и предполагают, что их могут подозревать в нелояльности. Доказательства своей преданности Грузии они ищут в истории. Упоминается сравнительно недавний период, связанный с подъемом национального движения в Грузии, когда в борьбе за независимость от СССР (России) Грузия и Чечня были союзниками. Это было время, когда панкисское население чеченского происхождения чувствовало себя включенным в текущий политический процесс (приезд лидера Ингушетии, представителей Чечни; признание независимости Чечни на сессии парламента в Грозном). Кистинцы также вспоминают, что и много ранее, в 1924 году, они оказывали помощь восстанию грузин против России под предводительством героя грузинского народа Какуцы Чолокашвили (существовал план широкого участия горских народов, ив частности чеченцев, в этом восстании).

Эпизоды совместных действий грузин и чеченцев оказали большое влияние на мировоззрение некоторых информантов. Один из них, Нодар, говорит: «Моя мечта и сегодня в том, чтобы делать что-либо хорошее. Брат моего деда был правой рукой Какуцы Чолокашвили. Очень хочу попасть на могилу Какуцы во Франции. Часто думал об этом. Ведь во время Звиада [Гамсахурдия] Какуца был объявлен национальным героем. Брат моего деда, который [до этого, в советский период], разумеется, считался разбойником, и он был объявлен национальным борцом. Это для меня было большой гордостью – что национальным борцом Грузии объявили моего предка (Нодар, 30 лет). Нодар постоянно активно участвует в общественных акциях, начиная с тбилисских событий 9 апреля (митинг протеста с требованием восстановления независимости Грузии и разгон его советскими войсками, повлекший гибель некоторых участников) и кончая «революцией роз». Сегодня он явно переживает за Грузию и, как и Тариэл, связывает с ней свое будущее: «Если Грузия будет счастливой, то и Панкиси будет счастливым, потому что мы — Грузия. Я не люблю этого — «ты кистинец, он грузин», я — гражданин Грузии».

Самые вайнахские вайнахи?

Как уже отмечалось, процесс изменения идентичности в кистинском обществе протекает довольно сложно. Старшее поколение кистинцев отстаивает старую идентичность. Молодые оказались более подвержен­ными влиянию происходящих в обществе изменений. Произошло размеже­вание поколений. Это породило дискуссию об этнических различиях кистин­цев и чеченцев. Те, кто ощущают себя кистинцами, стараются подчеркнуть в беседах те свойства, которые считают «кистинскими». Описание своего общества идет в сопоставлении с чеченским. «Есть сходство во многом и различия. Здесь кистинцы выросли в другой атмосфере, чеченцы — совсем в другой. В нашем народе нет столько предательства и доноса, как среди чеченцев, их в 100 раз больше нас, нас мало.<…> Среди них также много хороших. Нас мало и мы ближе, поддерживаем и помогаем друг другу. Разве среди нас нет плохих людей? Конечно же есть. Сходство в том, что у нас один язык, одна религия, законы — дедовские, традиции почти одинаковые, сильно не отличаются. Но среди чеченцев нет столько разборов по отцовским (традициям, правилам), как здесь» (Джамлет, 54 года). Такого рода представления довольно типичны для жителей Панкисского ущелья.

Кистинцы указывают, что они как общество очень сплочены в отличие от чеченцев. Между прочим, с этим соглашаются и чеченские беженцы. Высокая степень сплоченности кистинцев обеспечивается, с одной стороны, правилами адата, с другой — их малочисленностью и явными отличиями от других жителей Панкисского ущелья. Благодаря тому, что кистинцы особенно поддерживают друг друга, эффективна была трудовая миграция, поскольку уехавшие на заработки кистинцы после обустройства забирали к себе братьев, сестер и других родственников. Но это же стало причиной того, что кистинцы не в состоянии реорганизовать свое общество. Например, они не могут изобличить члена сообщества в каком-либо проступке, так как это коснется чьего-то родственника, затронет чьи-то интересы и ответная реакция может стать губительной.

Кистинцы постоянно стараются подчеркнуть, что они не второсортные чеченцы, а совсем наоборот: именно их общество — это то вайнахское крыло, которое смогло сохранить в самом чистом виде основные ценности и черты характера вайнахов. Кистинцы отрицают представление чеченцев о том, что кистинцы якобы ассимилированы в грузинском обществе, и подчеркивают, что главные вайнахские ценности у них сохранены лучше, чем у других народов тех же корней, а влияние грузин в основном проявляется в «гостеприимстве, еде и свободе» (Георгий, 58 лет).

Один из самых сильных аргументов своего превосходства над чеченцами кистинцы видят в сохранившемся в ущелье языке. Несмотря на то, что кистинцы получали школьное образование на грузинском языке и не имели возможности где-либо обучаться на кистинском, они сохранили язык в отличие от чеченцев и ингушей, говорящих в основном по-русски. Особенно это относится к городским жителям. «В городах в основном говорят по­русски. Мы можем говорить и по-грузински, [и на родном языке]. Они не могут – половина говорят по-русски. Я думаю, они свой язык не знают хорошо» (Илия, 40 лет). «Мы говорим по-кистински, редко примешиваем грузинский. Они (чеченцы) наполовину по-русски говорят» (Георгий, 58 лет). Информанты подчеркивают, что чеченцы не только не знают родного языка, но и если даже знают, то их язык давно потерял свою первозданность: «Как мы говорим по-кистински — это древнейший язык. Иногда примешиваем грузинский, но можем полностью говорить по­кистински. Иногда из-за этого были проблемы, скажем, мы начинаем говорить на своем языке — они не понимали, смотрели удивленно, не знают своего языка, пустили на самотек свой родной язык, их это, извините, не волнует» (Илия, 40 лет).

В настоящий момент очевидно, что существует определенная натя­нутость между чеченцами и кистинцами, так как появление беженцев в маленьком Панкисском ущелье создало много неудобств в быту, способ­ствовало криминализации и т.п. Сосуществование с чеченцами лицом к лицу в экстремальных условиях, по-видимому, значительно изменило идеализированный образ, существовавший в ущелье до их появления: «После войны много чего изменилось. Многие проявили свое лицо. Если вдруг случилось с тобой какое-то несчастье, то уже знаешь, какая реакция будет у людей, куда побегут. После прихода чеченцев много чего испортилось, многих молодых людей они взбаламутили на свой лад, многие исправились, многие чему-то научились. Такова жизнь. Хорошее надо принять, плохое не нужно» (Джамлет, 54 года).

В то же время, очевидно, что противостояние поколений и уменьшение влияния старших кистинцы ставят в вину чеченцам. Чеченцы считаются причиной тех изменений и раздоров, которые расшатывают порядок кистинского сообщества.

Адат

Институт адата играет огромную роль в кистинском обществе, так как он по сей день регулирует жизнь членов этого общества. Это стержень, благодаря которому удается сохранить коллективную идентичность кистин­цев, его соблюдение считается основной ценностью.[4] События последних лет в Панкисском ущелье внесли изменения именно в эту сферу. И они оказались болезненны для большей части кистинского общества. Как правило, адат был на первом месте, а религия - на втором. Рост рели­гиозных настроений и вмешательство религии в процессы регулирования повседневной жизни поставили под угрозу доминирующую роль адата. Именно поэтому поборники адата воспринимают как опасность распрос­транение в ущелье ваххабизма, влияющего на молодое поколение, которое становится всё более религиозным.

Кистинцы очень преданы своим обычаям. Информанты подчеркивают, что это один из признаков, по которым кистинское общество стоит выше чеченского: «Обычаи у нас и у них мусульманские, но воспитанность и адаты больше – среди нас. Наш народ не потерял своих правил» (Георгий, 58 лет). «Адаты, правила у нас на первом плане» (Илия, 58 лет). Однако необходимо сказать, что степень следования адату в разных семьях различается. Семьи, открытые грузинскому обществу, сравнительно меньше соблюдали обычаи: «[В нашей семье] более-менее были обычаи, но было большое влияние грузин. В семье традиции старшинства более­менее соблюдались. Это всегда было у нашего народа» (Тариэл, 25 лет).

После прихода чеченцев обычаи адата, близкие грузинским, постепен­но теряют свою силу. По словам одного из информантов, раньше было распространено поклонение иконе (т.н. «хатоба»): «Люди шли, подносили пожертвования, развлекались. После прихода чеченцев эта традиция исчезла. Остались единицы, которые туда идут» (Тариэл, 25 лет). По мнению другого информанта, основные традиции остаются в силе: «Адаты пока что кистинские: если войдет старший, все встают. Если в роду кому-то плохо — все должны помочь. Соберут деньги для помощи»

(Нодар, 30 лет). Подчеркнем, что судейство преступлений по адату совер­шенно противоположно административно-правовым принципам госу­дарства. «Сюда милиция никогда не приедет, если знает, что мы разбираем дело. Если мы не разобрались, тогда включается милиция» (Джамлет, 54 года); «Разбор плохого и хорошего в основном проис­ходит в соответствии с адатами, если сложилась тяжелая ситуация или произошла кража или убийство, стараются не обращаться в суд, потому что куда бы не пошли, должны будут сесть в тюрьму. Даже если покинут ущелье, потом, через годы все равно здесь раз­берут содеянное» (Илия, 58 лет).

Адат особенно строго контролирует приватную сферу, что вызывает недовольство молодых: «Адаты общины хорошо воздействуют на воров и преступников, но что сказать о другом? Если, скажем, рушится семья, это ведь должны решать муж и жена. Почему это должна решать община? Здесь, если внесешь иск в суд, это считается постыдным. Я, например, против этого. Если я разошелся с женой, принадлежит ей доля или нет, это должен разобрать суд, а не кто­то в этой лощине, кто не знает, что такое дважды два» (Нодар, 30 лет). Адат создает порочный круг в обществе, именно он был причиной укоренения криминальных элементов в Панкисском ущелье и именно он представляет преграду для развития гражданского общества, о чем прямо говорит, правда, только Нодар, который считается в ущелье ваххабитом: «Да, все адаты, адаты! Адаты-то хорошо, но уже какой век, ведь надо и кое-что другое учитывать, адаты хороши и надо их уважать, но только этого недостаточно. Скажем, кто-то нарушил что-то и сказал, это деревенскому гамгебели [главе администрации], потом между родами будет недовольство. Дело опять же должны рассмотреть старейшины. Если я гражданин Грузии, то меня ведь закон должен судить. Население не должно бояться говорить правду и выявлять преступника» (Нодар, 30 лет). Информант считает верующую молодежь прогрессивной частью общества и описывает такой эпизод: «Мы, молодые не хотели того, но нам всегда мешали в установлении порядка. Например, в 2002 году у X. нашли больше килограмма нарко­тиков. Когда молодежь захотела уничтожить это, ей воспрепятс­твовала милиция,старейшины. И милиция, и старейшины хотели, чтоб им передали и они уничтожили наркотики. К счастью, молодые не послушались этого и уничтожили 1 кг и 650 г наркотиков, бросили в Алазань (река) на глазах у народа». Исходя из его слов, институт ста­рейшин способствует покровительству криминала и коррупции.

Религия

После распада Советского Союза на всем постсоветском пространстве существует тенденция к увеличению роли религии в обществе. Кистинцы

— мусульмане. Существовавший на Северном Кавказе суфизм был хорошо согласован с местными обычаям, традициями и потому на регулирование общественной жизни адат оказывал большее влияние, чем формальные религиозные институты. Это особенно наглядно проявилось в кистинском обществе, в течение долгого времени оторванном от мусульманского мира, так что мусульманство здесь было представлено скорее номинально.[5] Схожая ситуация была и в Чечне, хотя она радикально изменилась после первой чеченской войны. Война оказала сильное влияние на массовое обращение в веру. В эту волну попали уехавшие из ущелья кистинцы, что сказалось и на оставшихся. Кроме этого, обращение кистинцев к религии было обусловлено проникновением в ущелье чеченских беженцев и деятель­ностью многочисленных религиозных проповедников, приезжавших в Панкисское ущелье из арабских стран. Многие молодые панкисцы уехали потом туда, чтобы получить религиозное образование.[6]

Степень религиозности общества резко возросла в последние годы «Примерно 3-4 года, как усилилось массово влияние религии. Человек обязательно должен быть религиозным». (Тариэл, 25 лет). «Теперь уже несколько лет я не пью, 23 года как бросил пить и молюсь», — вторит ему другой информант (Георгий, 58 лет). О влиянии чеченцев и быстром распрос­транении религии говорит и Нодар: «60-70% вместе с женщинами и детьми уже следуют религии. С тех пор как началась война, и чеченцы пришли сюда, и кистинцы, жившие в Чечне вернулись, которые здесь были незаметны. После этого началась активность в отношении религии, начали молиться. Оба фактора — и ислам, и чеченцы. До 2000 года я и не знал, что такое это вероисповедание. Я знал, что я мусульманин, но что из того ... С 2000 года как я начал молиться, так по сей день и молюсь. В моей семье никто не молился, сейчас все мы молимся. Нет уже такой семьи, чтобы ее 2-3 члена не читали молитвы» (Нодар, 30 лет). Нодар считает обращение к религии самым значительным событием своей жизни: «До сих пор я ничего не сделал, вот это видно, абсолютно ничего не изменилось в моей жизни. Только то изменилось, что в мою жизнь вошла религия. В молодости я и не знал, что такое религия, только о демократии думал». Он видит в распространении религии спасение от преступности и наркомании. По его рассказам, наркотики начали распрос­траняться в ущелье еще до прихода чеченцев и ежедневно находили погибших от наркотиков молодых людей (в том числе девушек), но распространение в ущелье религии значительно улучшило ситуацию: «Так хорошо было, что сюда вошла религия, многим наркоманам эта вера помогла исправиться, заставила бросить наркотики. Они затворялись в мечети и читали молитвы. Многие в ущелье вели себя плохо, но те, кто приобщился к религии, стали лучше».

Нельзя не упомянуть о ваххабизме, который играет определенную роль в Панкиси. Ваххабитское течение представляет собой одну из мусульманских сект, возникших в суннитском ответвлении ислама. Как и все сектантские движения, ваххабизм подразумевает приближение к фундаментальным формам религии. Ваххабизм проник в ущелье из Чечни, и его популяризация происходила усилиями религиозных арабских религиозных деятелей, подкреплявших свои проповеди раздачей гуманитарной помощи. Со временем к ваххабитам примкнули различные криминальные группы. В глазах населения сегодня ваххабизм в общем дискредитирован. Хотя некоторые оказывают ваххабитам доверие и считают их честными людьми, но большин­ство жителей ущелья видят в этом течении большую опасность. Основное сопротивление ваххабизму оказывает старшее поколение, так как тот прямо противостоит укорененным религиозным практикам, опирающимся скорее на адат, чем на строгие религиозные предписания. Ваххабизм расколол верующих.[7] Один из ваххабитов так характеризует это течение: «Это были верующие молодые люди, которых сейчас называют ваххабитами. Порядочные ребята, которые и веруют, и не курят, и прилично живут в ущелье. Собрались 50 таких молодых людей и решили очистить ущелье от этих наркотиков. <…> В Панкисском ущелье есть похожие на меня люди, которые уже давно читают молитвы, 20-30% —- на стороне молл, которые совершенно не молятся, но идут против более порядочной молодежи» ( Нодар, 30 лет). Нодар однозначно указывает, что муллы и их сторонники смотрят на религию формально и испытывают дискомфорт от желания молодежи изменить общество. «Если у молодых людей есть вера, они не курят, не пьянствуют, не принимают нарко­тики, не распространяют их, они сунниты, но их называют ваххаби­тами. Они запрещают торговлю наркотиками, но существуют и сунниты, которые и наркотиками торгуют, и криминал покрывают. Среди них и есть противоборство». В отличие от большинства кистинцев, считающих ваххабизм опасной силой, Нодар, напротив, воспринимает защит­ников традиции как людей, покрывающих пороки общества. Он так обобщает религиозные различия между поколениями: «Сейчас все молодое поколение молится, а старики— неверующие». Противостояние поколений можно описать как в терминах кистинской и чеченской идентичности, так и в тер­минах противостояния адата и религии.

Война в Абхазии

Очень болезненным для кистинцев является вопрос об участии чечен­ских «боевиков» в войне против Грузии на стороне абхазцев. Грузины, счи­тающие кистинцев чеченцами, часто припоминают им этот факт. Подоз­рение в «предательстве» воспринимается кистинцами довольно болезненно: «Был такой момент, когда между нами возникла вражда, я не обвиняю грузин. Это был момент в Абхазии, когда чеченцы шли и там воевали на стороне абхазцев. В это время у грузин была причина [для недо­вольства]. Я это испытал на себе, когда приехал в Тбилиси. Мне тогда говорили, что вы, мол, враги грузин. Они были правы, я не обижался, и я принимал на себя ответственность из-за того, что мой народ воевал вместе с абхазцами» (Джамлет, 54 года). Об отрицательном отношении со стороны грузин в связи с этим говорит и другой информант: «Нам напоминали, что мы там воевали, я и в Тбилиси чувствую это. Недо­вольны пребыванием там чеченцев. Был случай, когда даже лектор сказал об этом. Когда узнают, что я кистинец, первая реакция — отме­тить обиду на чеченцев». (Тариэл, 25 лет). Однако Тариэл стремится проде­монстрировать, что он патриот Грузии. На возражение против того, что абха­зы боролись за независимость, как и чеченцы, он отвечает в логике двойного стандарта: «Абхазцы тем отличаются от чеченцев, что чеченцев поко­рила Россия, и по отношению к ним идет сопротивление и бои, а Абха­зия — грузинская земля, и абхазцы — пришлый народ. Нельзя сравнивать Чечню и Абхазию».

Дискриминация

Тяжелая криминальная ситуация в Панкисском ущелье и создании нега­тивных стереотипов в средствах массовой информации сыграли свою роль в формировании отрицательного отношения к кистинцам. Эти стереотипы становятся основанием дискриминационных практик. «Не только в Грузии, но повсюду, как узнают, что ты кистинец, считают тебя террористом или криминалом, или похитителем людей, так на тебя смотрят. Нигде не происходит такого ущемления прав кистинцев, как в Ахмета. Ты кистинец — значит криминал» (Нодар, 30 лет). Большинство панкисского населения отмечает и отрицательное отношение к себе со стороны пра­воохранительных органов. Более того, дискриминация воспринимается как провоцируемая высшим руководством. Например, тот же Нодар приводит слова одного из высокопоставленных чиновников: «В Панкиси живут террористы, имеющие свое вероисповедание, и их надо вылечить». Об образе кистинца как потенциального преступника говорит и другой информант: «Одно, что мне не нравится в грузинах, если какой-нибудь кистинец сделает что-либо плохое, говорят кистинец и потому так. Значит мы все плохие, а я сколько живу, ничего плохого не делал. На нас всех смотрят одинаково. Да, может, какой-то кистинец сделал что-то плохое, но я-то причем?» (Георгий, 58 лет).

Информанты не отрицают, что ситуация в ущелье действительно тр­евожная: «Бывают иногда воровство и драки, маленькие стычки. На это не стоит обращать внимания, есть жалобы, что, дескать, нас кистинцы беспокоят. Это было во время беспорядков. Сейчас все немного поутихло, наверное, и абхазский синдром перейдет на вто­рой план» (Джамлет, 54 года). Однако стереотипы складываются не одномоментно. И абхазская война, и последствия «панкисского кризиса» наложились на прежние представления грузин о мусульманах-кистинцах как о «исторических врагах». Моя информантка, которая была невесткой в грузинской семье, так вспоминает отношение к ней свекрови: «Между прочим, моя семья лучше приняла зятя, а семья мужа плохо, меня «кро­вопийцей» [называла] свекровь и со мной два месяца вообще не раз­говаривала. Как только мы появлялись, свекровь говорила моему мужу: вот пришел татарский зять. Так его оскорбляла. Я очень [тяжелый] такой путь прошла, мне было очень больно. Предпочла бы, чтоб меня ножом ударили» (Нана, 37 лет).

Ubi bene ibi patria?

Мои информанты стоят перед экзистенциальным вопросом — как жить дальше? Общество находится на распутье. «Сейчас мое будущее неясно. Здесь у меня нет своего дома» (Джамлет, 54 года). «Мы — с протянутой рукой, и это очень плохо. Когда ничего хорошего не происходит, то или об уходе или о бегстве думается. Хотя предпочел бы остаться здесь и иметь мирные условия. Для моих детей я пожелал бы спокойствия, мира и хороших отношений как с грузинами, так и с внешними соседями. Лучшей жизни». На нестабильное положение указы­вает и другой информант, который связывает свое будущее только с Грузией: «Без Панкисского ущелья я жить не могу, если предложат жить в другом месте, никогда не смогу уехать. Если Грузия превратится целиком в демократическую страну, то здесь стоит жить. В такой стране не было бы беззакония. В первую очередь не должно быть страха, что сегодня-завтра кто-то причинит тебе зло» (Нодар, 30 лет). «Думаю об отъезде, ведь детям — учиться, надо им создать нормальные условия. Если бы здесь было что-нибудь, но нет ... для нас ни у кого нет времени. Когда туда (в Чечню) уходишь, хоть что-то есть, дети будут нормально учиться, может, будут работать. Если бы здесь была работа, то я бы работала, но где? Нет ничего. Граждане Грузии без работы, что мне дадут. Как будто дают помощь, но этого не хватает. Не могу представить себе свое будущее в Грузии. Если бы я была одна, может, и подумала бы об этом, но не теперь», — говорит моя собеседница Маквала.

Другая информантка видит будущее в благополучной карьере детей в грузинском обществе: «Мой сын будет, наверное, при должности, это мои мечты, будем жить более нормально. Будет возможность лучшей жизни» (Нана, 37 лет ). О будущем детей говорит еще одна собеседница: «Хочу, чтобы [дети] были хорошими и воспитанными. Если там [в Чечне] ситуация исправится, то поедем туда. Экономически нам там было лучше. Здесь раз в два месяца нам помогают, но мы едва вытягиваем, мне все равно, где мы будем, там или здесь. Главное, сделать для моих детей то, что нормально для их развития. <…> Отец считает, они должны идти путем Корана, когда моей девочке семь лет исполнится, она, мол, должна начать молитвы, надеть длинное платье, платок на голову, чего я очень не хочу, ну зачем ему ученица в косынке и длинной юбке. Моей девочке уже девятый год, ноя не могу на нее надеть косынку и терпеть не могу длинные подолы» (Лейла, 40 лет). Муж же добавляет: «Если мой сын хотя бы пригубит вино, я ему пулю в лоб пущу, он моим сыном не будет».

Границы изнутри

Важнейшей практикой, отличающей кистинцев от других этнических групп, является соблюдение адата. Строгий контроль и высокая степень сплоченности общества оставляет для его членов минимум пространства для индивидуальной свободы. Степень открытости и контакты с предста­вителями других этнических групп контролируются родственниками и кистинским обществом в целом. Особенно жесткие образцы поведения пред­писывает адат женщинам. Существенные гендерные различия видны при вступлении в брак: «Мужчина свободен в выборе, может привести в жены, кого захочет, со стороны родителей возможны пожелания и советы, но он и сам может выбрать и привести. <…> У женщины в принципе нет свободы выбора: бывают иногда случаи, когда возвращаются обратно, но некоторые боятся осложнений и остаю­тся в семье (мужа). Возвращение у нас — большая редкость, в основном девушка остается у того, кто её похитил». (Тариэл, 25 лет).

В женских интервью подчеркивается та жертва, которую приносят кистинки ради соблюдения адата. Вступить в брак с грузином — это бросить вызов обществу. «В моем доме дед и старшие хотели нас разлучить. В то же время очень любили моего мужа. Моя мать особенно любила и сестры, со всеми были хорошие отношения», — говорит информантка (Нана, 37 лет), которая была замужем за грузином. Родня была решительно настроена против затя-грузина: «Мои родители не были против него, скорее -родня. Говорили, надо их развести, обязательно вам надо разойтись. Иногда так грубо говорили мужу, ты наш зять и хороший парень, но должен уйти».

В случае Маквалы семья знала, что она собиралась выйти замуж за грузина, и поэтому способствовала ее похищению кистинцем после сговора с будущей родней. «Моя семья-то знала, но проблема была в том, что я была кистинка, а он грузин». Вынужденная расстаться с любимым человеком, Маквала рассказывает: «Я не начала кричать и причитать, все равно это не имело смысла. Я поняла, что меня свободно увели бы из дому, потому что там же был мой отец, и мама была дома. Одним словом, дело было сделано, и знали, что я не откажу, а хотя бы и отказала, все равно меня отдали бы. Через месяц после заму­жества, я еще попыталась вернуться домой, но мать сказала мне: «Дочка, не губи меня, не делай этого!»

Необходимо отметить, что строго ограничен людьми своей этничности только выбор брачного партнера, но это не распространяется на другие формы взаимоотношений — дружба и т.д. Кроме того, кистинское общество осуждает смешанные браки только тогда, когда дело касается замужества: «Я положительно отношусь, если грузинка выходит замуж за кистинца, но отрицательно, если кистинка выходит замуж за грузина. Такое различное отношение из-за религии» (Тариэл, 25 лет).

Сегодня контакты между кистинцами и представителями других этнических групп становятся всё более редкими, чему способствовал и приход чеченцев в ущелье. На фоне изменения отношения к традиции и кризиса кистинской идентичности остается все меньше точек соприкос­новения между грузинским и кистинским населением.

Выводы

Исследование показывает, что конструирование этничности сильно зависит от меняющихся условий жизнедеятельности. Кистинцы, поселив­шиеся в Панкисском ущелье два века тому назад и ранее занимавшиеся скотоводством, охотой и угоном чужого скота, начали осваивать земле­делие, несмотря на отсутствие земледельческой традиции и даже «постыд­ность» этого занятия для мужчин. Поначалу земледелие было в основном уделом женщин, но со временем такая модель разделения труда стала рушиться. Структуры занятости живущих рядом кистинцев и грузин практически перестали различаться.

Дальнейшее сближение с грузинами шло в советский период. В паспортах были записаны грузинские фамилии. Кистинские женщины активно получали образование, которое шло на грузинском языке. Кроме того, постепенно росло число смешанных браков. Кистинцы стали представлять себя одной из грузинских народностей.

Кризис этнической идентичности пришелся на 1990-е годы. С одной стороны, актуализировалась этничность. Национальные меньшинства, особенно в период правления Гамсахурдия, чувствовали себя дискрими­нированными. Одновременно участие чеченцев в абхазской войне на стороне абхазов ощутимо изменило отношение грузин непосредственно к кистинцам, на которых «легла тень» чеченских наемников. С другой стороны, изолированные прежде кистинцы начали ездить на заработки на Северный Кавказ, и через этих трудовых мигрантов стала распространяться информация о «вайнахских корнях». Позже эта тенденция усиливается благодаря тому, что Чечня начинает выступать идеологическим союзником Грузии в борьбе за независимость, а также приходу в Панкиси чеченских беженцев и боевиков. Чеченская война решающим образом повлияла на жителей Панкисского ущелья, сделавших выбор в пользу чеченской идентичности.

Таким образом, два внешних фактора — усиление фрагментации грузинского общества по этническому признаку и рост престижа чеченцев на всем Северном Кавказе — дали толчок к переоценке этнической идентичности панкисцев.

Приход чеченцев внёс дискомфорт в налаженную адатом жизнь. Быс­тро начала распространяться религия, в том числе ваххабизм. Старшее поколение стало терять влияние. Раздражение вызывало и то, что тепло принятые чеченцы не признавали кистинцев чеченцами. Стали явственными и отличия, существующие между этими двумя группами. Соответственно, кистинское общество встало перед необходимостью еще раз пересмотреть свою идентичность и сформулировать новый этнический код. Этот код включает в себя традиционные ценности, которые сохранились в силу исторических обстоятельств и которые трансформировались у других вай­нахских народов, живших в других условиях. Новый образ самих себя — это образ «чистого (подлинного) чеченца». Он закреплен такими аргумен­тами, как сохранение адата, сплоченность общества, всеобщее знание род­ного языка и его сохранение в «чистом» виде. Еще одним отличительным признаком является тот факт, что своей родиной кистинцы воспринимают Грузию. Таким образом, кистинцы видят себя в наиболее «чистом» виде сохраненной вайнахской группой[8].

На сегодняшний день для кистинского общества характерно про­тивостояние поколений, чему есть несколько причин. Во-первых, существе­нны различия в советской и постсоветской социализации в целом. Во-вто­рых, новое поколение разделяет чеченскую идентичность и преданно религии, а старшее — пытается сохранить кистинскую идентичность, опи­раясь при этом на адат, которому грозит опасность именно со стороны молодёжи, стремящейся уменьшить влияние старшего поколения.

Сегодня кистинское и грузинское общество имеют разные ориентиры, что увеличивает дистанцию между ними. Новая реальность, в которой резко уменьшилась роль чеченцев, и в которой единые кавказские идеи относятся скорее к прошлому, чем к будущему, вновь ставит перед кис­тинцами вопрос об их идентичности и месте в этой новой реальности.