Монастырские – история одной семьи

Введение

Широко используемый термин “устная история” появился сравнительно недавно, но это не означает, что также ново и понятие “устная история”. На самом деле, устная история возникла одновременно с историей как таковой. Она была первой разновидностью истории[1].

Существует четыре основных способа конструирования истории на базе устных свидетельств.

Первый из них предполагает использование индивидуального жизнеописания. Когда имеешь дело с информантом, обладающим отличной памятью, повествование о жизни человека, как правило, не сводится лишь к индивидуальной биографии. “Описывая прошлое, мы говорим не только о себе, но включаем в наши воспоминания опыт и впечатления многих других людей”[2].

 Второй способ состоит в подготовке сборника отдельных эпизодов. Для каждого из таких отрывков по отдельности не требуются богатство и полнота, необходимые для связного повествования. На основе нескольких биографий можно воссоздать портрет целого сообщества, деревни или города.

Третий способ конструирования истории на основе устных свидетельств – это анализ самого повествования. Он характерен прежде всего для отдельного интервью, но также, в зависимости от избранного метода, подходит и для ряда других.

Четвертый способ может быть назван реконструктивным перекрестным анализом. Обычно при таком подходе используются более короткие цитаты, сравниваются высказывания из различных интервью, они, в свою очередь, увязываются с материалами, полученными из других источников.

Существует много различных стилей интервьюирования, от дружеского и неформального до официально-сдержанного способа подачи вопросов: разграфленный “вопросник”, когда респондент способен только на односложные или очень краткие ответы, и его противоположность – не столько “интервью”, сколько “свобод­ный разговор”, в котором рассказчик приглашается поговорить о предмете, представляющем взаимный интерес.

На самом деле при проведении интервью любые общие принципы сглаживаются под воздействием личностей участников интервью. Самым сильным аргументом в защиту совершенно свободного интервью является мысль, что цель такого интервью – не только поиск информации, сколько запись того, как люди рассматривают свою жизнь или какую–то ее часть, как они об этом говорят, что пропускают, как строят рассказ, на что делают ударение, какие выбирают слова – все это важно для понимания интервью, но важнее сам текст, который и становится предметом исследования.

Лучше всего с помощью устной истории можно изучить историю семьи, самой значительной части общества, ее отношений с соседями, между собой, роль мужчин и женщин в семье, воспитание детей, эмоциональные и материальные конфликты, проблемы поколений, историю детства. Без устного исследования история семьи это – “кривобокий пустой остров”.

Устные предания оказались более уязвимы, чем личные воспоминания, семейные предания, редко переносимые на бумагу, потому что большинство людей не считают их важными для других, хотя коллективное знание доходит с минимальными искажениями.

Уже на самой ранней стадии некоторые историки пытались дать оценку своих источников. Например, метод Геродота, жившего в V веке до нашей эры, заключался в расспросе очевидцев. Это стало “фундаментом истории”. Ведь поначалу вся история была устной. Многие люди, принимавшие участие в тех или иных событиях, уходят от нас. Например, старики, которые уже сами по себе представляют настоящий исторический документ, своими рассказами помогли бы сохранить достоверность и передать некий живой дух прошлых событий, чего нет, к сожалению, во многих архивных документах.

Еще одной формой устной истории, которую мы использовали, является городская устная история. Отдельный дом или улица, чьи жители позволяют увидеть город в микрокосмосе, представить новую модель городской истории – историю сообщества. Особенно интересен этот метод, когда речь идет о таком многонациональном городе, как Тбилиси, где почти каждый дом и каждая улица имеют свои тайны и интересную историю.

Для жителей Тбилиси характерна безудержная склонность к мифотворчеству. Само по себе это свойство в той или иной степени присуще любому человеку, любому обществу, но то, сколь быстро и как бурно возникают и распространяются легенды в городе, численность населения которого превышает миллион человек, вызывает удивление.

Времена, когда Тбилиси был городом, в котором каждый знал каждого если не в лицо, то, по крайней мере, понаслышке, когда события мирового или локального масштаба разбирались на майдане и в так называемых итальянских, а на самом деле типично тбилисских дворах, уже давно стали достоянием истории. Но и сегодня каждый остановленный вами на улице прохожий с удовольствием расскажет, кто жил вот в том доме с башенкой, как и кем он строился, куда делся бывший владелец дома, и какие мужчины нравились его бабушке. Часть рассказанной им истории более или менее соответствует тому, что принято называть объективной реальностью, но, в основном, он пересказывает то, что ему кто-то когда-то рассказал, в свою очередь, опираясь на рассказ другого, и все это приукрашено деталями, которые выдумал сам прохожий – не потому что он хотел сказать вам неправду, а потому что он уверен: все было именно так.

История семьи, приведенная в данной работе, существует в Тбилиси как раз благодаря тому, что в старом районе города Чугурети по сей день стоит дом, который когда-то, давным-давно – мифам не свойственна особая точность, да и к чему она? – построила женщина с романтичным для тбилисцев именем Фелиция Монастырская, которая была красивой (а как же иначе?), умной, доброй, не очень счастливой, но зато очень любимой, и некоторые жители Чугурети до сих пор утверждают, что родились именно там, в доме на улице Цимакуридзе. Последнее утверждение совершенно голословно, но все остальное...

Вот об остальном и пойдет речь.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ГОРОДА ТБИЛИСИ

Судя по археологическим раскопкам, первые поселения в Тбилиси появились еще в эпоху неолита.[3] Удобное для обороны месторасположение, плодородные земли, хорошие места для строительства мостов, перекресток торговых путей – все это способствовало превращению крепости в город, а позднее в столицу. Побывавших или проезжавших здесь город не оставлял равнодушным. О нем писали многие в средние века, восхищались его садами, богатством.[4]

  По определению Вахушти Багратиони[5], Тифлис XVIII века состоял из трех частей: Тбилиси (район бань), Кала и Исани. Дома строились из кирпича, глины и грязи.[6] Но несмотря на такую древнюю историю, город, дошедший до наших дней, реально построен в XIX веке, не считая исторических монументальных зданий (церквей), – во время нашествия Ага Мохамед Хана[7] в 1795 году весь жилой фонд был уничтожен, хотя планировка и система расселения в старых кварталах мало изме­нились.

ТБИЛИСИ В ХIХ ВЕКЕ

Царская Россия застала Тбилиси в руинах. Здесь должны были локализоваться органы российских властей на Южном Кавказе, но зданий для расселения чиновников и военных не хватало. Поэтому для быстрого восстановления города было принято строительное законодательство, а в 1829 году для поощрения строительства, по ходатайству Паскевича, Сенат издал приказ о льготах.[8]

 В первой половине 1840–х годов смягчение правления военного режима, стабилизация и развитие экономики способствовали быстрому возрождению городской жизни. Выросли потребности, изменялись взгляды и нормы быта. В Тбилиси хлынул поток купцов, ремесленников, открылись магазины мод, гастрономии. Ясное представление о тбилисском быте тех лет дает пресса. [9]

Все это, разумеется, повлияло и на архитектуру жилого дома, который должен был соответствовать новым потребностям. Начали строить двух – трехэтажные дома, стали регулировать планировку улиц. Город быстро начал преображаться.[10]

Сформировавшийся в 1830-х годах архитектурный стиль жилых домов характерен для старого Тбилиси. Слияние местных элементов с входившим из России европейским стилем дало весьма своеобразный результат. В 1840-х годах появилась новая архитектурная деталь – балконы, функцию которых до этого выполняли плоские крыши домов, построенных на склоне гор, – террасы, расположенные таким образом, что крыша переднего (нижнего) дома одновременно являлась верандой для заднего (верхнего). После 1860-х годов деревянные балконы сменили железные, и, в конце концов, жилая архитектура потеряла свою специфику и стала похожа на казенные строения. [11]

•   

Из-за нехватки мостов левый берег города заселялся сравнительно медленно. Но строительство нового моста архитектором Кудиери в 1851 году ускорило расселение пригорода. Мост был назван в честь Наместника царя графа Воронцова.[12] А присоединенные в 1824 году к городу деревни Кукия, Чугурети, Авлабари, расположенные на левом берегу реки Куры, в 1844-50-х годах уже начали превращаться в городское поселение с сетью улиц.[13]

ДОМ

В 1996 году семья художника Ираклия Сутидзе приобрела дом на улице Цимакуридзе №6. Супруга художника Кетеван Кордзахия, по профессии искусствовед, с восторгом рассказывала о том, какой у нее потрясающий старый дом, с резным деревянным балконом и с интересной историей польской семьи, которая построила его в XIX веке и проживала здесь до них.

Надо сказать, что дом этот сам по себе не является ни самым старым, ни самым красивым. Расположен он в старом Кукийском районе, в маленьком переулке, который в конце ХIХ – начале ХХ века назывался Архиповским переулком и соединял улицы Арсенальную с Красногорской, с 30-х годов ХХ века это – улица Цимакуридзе.[14]

Дом двухэтажный, кирпичный. Основание дома – трапециобразное, что обусловлено формой земельного участка.

Как выглядел дом в первозданном виде, сказать трудно за неимением изначального плана. Судя по всему, он не очень изменился; в основном, изменения велись внутри дома.

На сегодняшний день первый этаж – это одна большая комната и кухня, на второй этаж, в галерею, ведет внутренняя лестница. Там расположены три комнаты: большая – посередине, две маленькие – по сторонам. Комнаты проходят одна в другую, и в каждую из них можно попасть через галерею. На месте четвертой маленькой комнаты сегодня находится ванная.

В центре фасада – гордость дома, ажурный деревянный навесной балкон. Почему гордость? А потому что такие балконы, которые принято называть “тбилисскими”, его самая старая деталь, по ней и можно приблизительно определить дату его постройки.[15] Балконы делались с обеих сторон дома. Со стороны улицы он был навесной – с ажурными арками. Балкон, выходивший во двор, был менее парадным, часто он заменялся галереей.

У таких домов, как правило, не было заказных архитекторов. Заказные дома были монументальными, да и стоили они дорого, а дома, подобные этому, строили бригады мастеров. Они сыграли огромную, можно сказать, основную роль не только в осуществлении проектов архитекторов, но и сами внесли свои элементы при возведении зданий и отделки фасадов. Такие дома соответствовали ландшафту и не были заштампованными, чем и интересна и ценна на сегодняшний день архитектура старого города.

•   

Кто построил дом и был его первым владельцем, нам не известно, хотя семейная память Монастырских, которые владели домом, в течение ста лет сохранила историю о том, что дом построил некий Аполлон Федорович Монастырский, проживавший в Баку в конце ХIХ века и служивший на железной дороге, и что, кроме этого дома, он владел еще двумя домами, а после его смерти вдова Фелиция Ипполитовна Монастырская открыла в нем повивальную больницу.

Историю эту нам поведала правнучка Аполлона, Наталья Левановна Беручашвили, заведующая библиотекой в Государственном музее искусств Грузии, которая стала путеводителем в столетней истории дома Монастырских. Она единственный потомок, проживающий на сегодняшний день в Тбилиси, и, помимо ее рассказа и семейных фотографий, нам пришлось изучить архивные материалы, которые в какой-то мере опровергли некоторые данные семейной истории. Естественно, воспоминания через несколько поколений отходят от реальности и превращаются в легенду. Кроме того, очень важно, насколько беспристрастным может быть и сам рассказчик.

Появление Поляков в Грузии

Предки

Итак, предки Натальи Беручашвили были поляками. Вновь прибегая к излюбленной форме повествования мифотворцев, мы узнаем, что они приехали давным-давно в Грузию, нашли здесь вторую родину, оставив после себя и добрую славу, и грузинское потомство.

Польско-грузинские отношения – отдельная и очень обширная тема. Но так как в данной работе она не является целью нашего исследования, мы можем предложить вам очень краткий обзор истории этих отношений.

Это началось еще в средние века, когда, как и многие другие европейские государства, Польша стремилась к союзу с восточными странами[16], но для нас основной интерес представляет эпоха, когда оба государства – и Грузия, и Польша – утратили свою независимость и оказались под властью царской России. Кавказ превратился в “Южную Сибирь”, и в Грузию стали высылать политических врагов империи.

Первые ссыльные поляки появились в 1794 году: сочувствующие восстанию против царской Рррррррррррррррроссии и пленные из войск Наполеона I.

Особенно многочисленным был поток ссыльных в 1830 году после восстания шляхтичей против царизма. Тогда на Кавказ было сослано 3000 польских патриотов[17]. В Грузии они жили в больших городах Тбилиси и Кутаиси, в регионах Гурии и Кахетии. Они были прикреплены к военным подразделениям, но, зная причину их пребывания в Грузии, местное население относилось к полякам сочувственно и поддерживало с ними самые теплые отношения. Поляки, в свою очередь, быстро выучили грузинский язык, женились на грузинках и вскоре осели в этой ставшей для них второй родиной стране.

Очередное восстание поляков было подавлено в 1863 году, и в Грузию опять прибыли “новые” поляки. Если первая волна ссыльных состояла, в основном, из представителей военной элиты, позже были высланы наемные служащие разных категорий. А в конце века, в связи со строительством Южно-Кавказской железной дороги,[18] поляки – железнодорожные инженеры, врачи, торговцы, учителя, архитекторы – стали прибывать в Грузию уже добровольно.

В 1870-х годах поляки составляли 75 процентов католиков Грузии. Этим и объясняется то, что в 1870-77-х годах в Тбилиси был построен костел имени Святых Петра и Павла[19]. (Он расположен на ул. Джавахишвили)

Согласно переписи 1897 года на Южном Кавказе проживали 25000 поляков.[20]

Большинство поляков, проживающих в Грузии, сохранили только польские фамилии, некую память о польском происхождении. Определенная часть осталась носителем польского языка, который является для них средством идентификации.

СЕМЬЯ

По каким из вышеназванных причин приехал на Кавказ Аполлон Федорович, нам не известно. Вероятнее всего, добровольно. По “Кавказскому календарю”, Аполлон Федорович Монастырский служил не на железной дороге, как это зафиксировано в семейной памяти, а в Бакинском окружном суде с 1885 года помощником секретаря КР (Коллежский регистратор).[21]

Но после 1891 года в “Кавказском календаре” он уже не упоминается. Вероятнее всего, он ушел с работы, переехал в Тбилиси и вскоре скончался.

ФЕЛИЦИЯ

Аполлон женился на женщине по имени Фелиция (девичьей фамилии и каких–либо сведений о ней до замужеств, у нас не имеется).

Если судить по фотографии, это была в меру упитанная, белокурая женщина с грустными прозрачными глазами. По одежде и украшениям можно предположить ее принадлежность к среднему сословию.

В 1890 году у Аполлона и Фелиции родился сын Герман[22], потом дочь Клавдия, затем Владимир и Евстафий. По архивным документам оказалось, что Аполлона Федоровича в 1895 году уже нет в живых, а значит, он скончался до рождения младшего сына Евстафия. Исходя из этих данных, можно заключить, что дети были слишком маленькими, чтобы запомнить что–нибудь об отце, поэтому устных данных о нем так мало.

Оставшись одна с малолетними детьми, Фелиция в 1895 году приобретает за 3000 рублей серебром (в который входил и долг банка в сумме 2781 рублей 78 копеек) от дворянина Василия Ивановича Абрамова, заложенный в Тифлисском Дворянском земельном банке участок в 40 кв.сажен[23] (т.е.180 кв.м )[24] с маленьким домом и пристройками, расположенный по адресу: Архиповский переулок дом № 6. [25]

Цена, которую она заплатила, была немалой и по тем временам; например, корова в девяностых годах стоила четыре рубля, “чоха” (национальное мужское платье) – семнадцать рублей (материя стоила дорого), а 1руб.=9 гр. серебра. Сколько стоили дома без залога, нам неизвестно, но покупать заложенный, наверное, было гораздо дешевле.

В 1904 году Фелиция заканчивает фельдшерскую школу при Закавказском повивальном институте города Тифлиса[26], а дом превращается в повивальный дом.

В начале века женщины–врачи уже не были большой редкостью. Например, в 1904 году в городском путеводителе числятся 23 врача и 13 акушерок[27]. Хотя для 300 000-ого населения[28] женщин-врачей все-таки было мало. Фелиция дает объявление в газете “Тифлисский листок”[29], где приглашает в свою больницу. В связи с этим фактом, в доме произошли изменения – произвели реконструкцию интерьера.

Наверное, все бы обошлось и дела бы наладились, если бы в семье Монастырских не произошла трагедия, которая радикально изменила судьбу всех членов семьи. В 1905 году 20 марта, умерла единственная дочь Фелиции Клава. Такого горя Фелиция перенести уже не смогла. Оставив на произвол судьбы троих сыновей, она покончила с собой.

Исходя из того, что потомки Фелиции и Аполлона были православными, нигде их принадлежность к католицизму не упоминается, а могила у православной церкви не могла быть местом захоронения католиков,[30] можно предположить, что Монастырские были православными.

ОПЕКУНЫ

Осиротевшие малолетние сыновья Фелиции перешли под попечительство опекунов. Кем они приходились семье – неизвестно, как видно из документов Дворянского земельного банка,[31] кроме дома в Архиповском переулке, который в 1910-м году Сиротский суд утвердил им в наследство, у них ничего не осталось. Как рассказывает Наталья, дома растратили опекуны, которые не платили налоги. Информация эта отчасти является правдоподобной. Как мы уже знаем, этот дом был куплен уже заложенным, а позже, во время попечительства Варфоломея Никитича Распопова и Евгения Епифанова, его перезаложили и брали ссуду несколько раз.

Итак, дом пришлось реконструировать заново. Его разделили на три части: верхний этаж на две квартиры, которые принадлежали Владимиру и Герману, а первый этаж – Евстафию.

В 1911-м году Герману было уже 21 год, он находится в Петербурге. Следовательно, заниматься домом и братьями он не мог. Поэтому Герман направляет письмо в правление Тифлисского Дворянского банка и дает доверенность Варфоломею Никитичу Распопову. Ради какой цели он там находился, мы можем только предполагать. Скорее всего, он учился, так как впоследствии стал известным в Грузии агрономом. На фотографии он изображен в военной форме, и, судя по погонам, на которых значок в виде креста, служил в какой–нибудь медицинской части.

Вскоре в ТДЗ. банк последовало заявление, в котором опекун просит перезаложить и оценить дом, и выдать залог в сумме 2500 рублей. Позднее поступает просьба еще о 600 рублях на ремонт дома, а несколько месяцев спустя банком был выдан залог в сумме 1900 рублей, и в конце концов на дом наложили “запрещение” – что означало следующее: дом со всем имением запрещалось продавать, а в случае неуплаты налогов, он подлежал аукционной продаже.

ЕВСТАФИЙ

В 1910-м году Владимиру было 16 лет, а Евстафию – 14. После отъезда Германа, они жили в доме в Архиповском переулке и, по всей видимости, о младшем брате заботился Владимир.

В 1914-м году Евстафий закончил Михайловское ремесленное училище города Тбилиси. В этом же году началась Первая мировая война и, как видно по фотографиям и письмам, все трое имели к ней отношение. Судьба Евстафия неясна. По рассказу Натальи, он погиб: в 1916-м году уехал в Ростов и там утонул. Больше о нем сведении нет. Но, судя по фотографии, где на нем военный мундир, можно предположить, что после училища он служил в армии и, может быть, погиб на войне. По фотографии можно сказать, что одна звездочка на погоне обозначает чин, правда, самый низкий. Для его получения достаточно было иметь образование. А то, что он погиб в 1916-м году, близко к правде, потому что впоследствии он нигде не упоминается.

ДОМ ВО ВРЕМЯ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Война не обошла стороной и дом. Все владельцы отбывали военную повинность, а за ним присматривал некий В.Д. Цветков. Исходя из документов, где говорится о низких доходах дома, он сдавался, но погасить долг все же не удавалось. Последующей судьбой дома, в основном, интересовался и занимался Владимир и, в конце концов, связал с ним свою судьбу. Из Петрограда в 1915–м г. он просит начальство сообщить ему о сумме долга.

Начало войны, конечно, повлияло на жизнь города: подорожали продукты, дома и квартиры, снизилось обеспечение городов продовольствием. В город стали прибывать беженцы.[32] Эти проблемы не могли не повлиять на налоги, которые, в свою очередь, только увеличивали долги дома. Обеспокоенный судьбой наследства Владимир высылает еще один запрос о состоянии дома, но уже с фронта, из действующей армии.

ДОМ ПОСЛЕ СОВЕТИЗАЦИИ

Как известно, в 1917-м году в России произошли революции. Чтобы узаконить свои границы и права, Закавказские республики в 1918-м году объявили о создании Закавказской Демократической Федеративной Республики. В этом же году Грузия при поддержке Кайзеровской Германии приняла Декларацию о независимости.[33] 25-ого февраля 1921-го года в Грузию вошла Красная армия, и первая Республика Грузия прекратила существовать. Во главе государства стали большевики, и вскоре начались репрессии. Как и многие граждане Грузии, оставшиеся поляки в 1926-м году подверглись репрессиям. Согласно данным 1926-го года, на территории всего Южного Кавказа после этих событий проживало 6000 поляков.[34]

К счастью, Монастырские репрессиям не подверглись, но чем они занимались до 1920-х годов, нам не известно. После установления советской власти в городе опять произошли большие изменения. Кроме экономических и политических перемен, сменились соседи, исчезли старые знакомые лица. Вышел закон об уплотнении.[35] Такая участь постигла и дом Монастырских. Его опять разделили: второй этаж и так был разделен на две квартиры, где жили Герман и Владимир, а первый этаж – на четыре комнаты, куда и вселили жильцов.

Долг, который тянулся за домом из-за неуплаты налогов, нарастал, а согласно декрету, изданному ССРГ о долгах на дома, его могли продать за неуплату. И вот в начале двадцатых дом все же был выставлен на продажу, и выкупить его пришлось Владимиру, который в это время находился в Мантурово.[36] Чем он там занимался – неизвестно, но оттуда, дабы успеть вовремя, он посылает 40 рублей для выплаты долга.

Чтобы больше не рисковать, братья подали заявление в ипотечный отдел Наркомфина Грузии, где они заявляют о плачевном состоянии дома, о его полнейшей бездоходности, и что сами они работают на советской службе (один – служащий, получающий грошовое содержание по госминимуму, а другой – рабочий), и их скромный заработок совершенно не удовлетворяет минимальные жизненные потребности. Поэтому просят уменьшить долг до возможного минимума.

Далее прибыла комиссия для проверки состояния дома, доходов и расходов. А так как доходы превышали расходы всего на 22 копеек, комиссия постановила снизить налог на 25 %.

Но в 1924-м году Герман подал заявление в Ипотечный отдел Тифлисского городского банка с просьбой разрешить продать свою долю из общего наследства. Стоимость одной трети дома составила 613 рублей 21 копеек, сюда входил и банковский долг, который обязался заплатить банку Елисабедашвили Захарий Георгиевич. Он уехал в Батуми, наверное, по служебным делам. А вскоре переехал в Крым, потом в Симферополь, и больше о нем сведении нет.[37]

Итак, в доме, вернее в одной третьей его части, появился новый владелец –Елисабедашвили Захарий Георгиевич с семьей. Хотя, как оказалось из архивных документов, был еще один претендент на владение третьей частью дома, о котором, как ни странно, семейная память ничего не сохранила. В заявлении некоей г-ки Норовой Марии Митрофановны, адресованном правлению Городского банка г. Тифлиса, она просит наложить запрет на дом до определения доли ее дочери Татьяны Евстафьевны Монастырской.

По каким причинам не удовлетворили просьбу, нам не известно, также окутана тайной дальнейшая судьба дочери Евстафия, если она вообще существовала. Так или иначе, но в доме обосновался Владимир.

ВЛАДИМИР

Владимир Аполлонович женился на Наталье Петровне (девичья фамилия неизвестна) из Смоленска. В 1920-м году в доме родилась еще одна Монастырская – Клава. А шесть лет спустя, в 1926-м году – Донара, мать Натальи Беручашвили.

Владимир в советские годы занялся партийной работой. Как утверждает внучка, в 1930-х годах дед был первым секретарем Южно-Осетинской автономной области. К сожалению, документального подтверждения этой информации не имеется.[38] После этого проработал всю жизнь на картографической фабрике на ул. Советской №10 (сегодня это улица Чикобава). Владимир скончался в 1971-м году в госпитале у зятя Левана Беручашвили, от сердечного приступа.

КЛАВА

У дочерей Владимира и Натальи судьбы сложились совершенно по– разному. Старшая дочь Владимира Клава в 1937-м году закончила 65-ую среднюю школу, это был первый выпуск. Поступила во Второй московский медицинский институт. Потом вышла замуж за одноклассника, а затем однокурсника Георгия Симоняна, выходца из старых тифлисских армян. В институте она познакомилась с будущим зятем Леваном Беручашвили, ставшим позднее известным в Грузии нейрохирургом.

Когда началась вторая мировая война, все трое ушли на фронт в 1943-м году. Клава попала на Первый Белорусский фронт. Сначала она служила в пункте первой обработки раненых.

Как известно, воспоминания женщин и мужчин отличаются, они обращают внимание на разные вещи, смотрят с разных точек зрения, и впоследствии в их памяти отлагаются те эмоции и воспоминания, которые тогда, наверное, казались важнее. К сожалению, в нашем случае возможности сравнить воспоминания о войне с двух точек зрения, но из того, что рассказывала Клава и запомнилось Наталье, можно создать “миниатюру” женского взгляда на войну.

Клава прошла войну без единой царапины, и только однажды ее контузило. После окончания войны весь 1946-й год Клава пробыла в Берлине. Как она рассказывала, они лечили сифилитиков.

Клава встретилась с Жорой (с мужем) в 1947-м году, их отправили в Корею. Потом в Южносахалинск, где она и родила сына Сашу. В 1947-м году, а потом в 1961-м из–за проведенной денежной реформы все накопленное за эти годы превратилось в пыль. Они прожили на Сахалине два года. Потом переехали в Москву. После Москвы мужа определили во Львов. Затем – Вязьма. Позже она выслала к сестре Сашу и, наконец, в 1960-х годах сама вернулась в родной дом.

Несмотря на то, что Клава прослужила на военной службе полжизни, наград она не получила. Юбилейных медалей много, но боевых наград нет.[39]

После возвращения в Тбилиси Жора и Клава поселились в фамильном доме у Владимира, а Донара с семьей переехали на квартиру Левана. До отъезда в Южную Африку в 1995–м году Клава проработала в 19–ой поликлинике на Московском проспекте.

ДОНАРА

Вторую дочь, как мы уже говорили, назвали Донарой – “дочь освобожденного народа”, – наверное, вследствие партийной деятельности Владимира Аполлоновича, а может, просто из–за моды. Ее дочерью и является Наталья Левановна. Она закончила филологический факультет Тбилисского государственного университета, хотя хотела стать актрисой, но отец был категорически против. С будущим супругом познакомилась после войны, Леван Захарьевич преподавал на военной кафедре медицину в университете, а она была его студенткой.

Во время войны Леван Захарьевич был в Леселидзевской 12–ой армии, был награжден Орденом Великой Отечественной войны третьей степени.

С 1948-го по 1950-ый гг. Леван Захарьевич учился в Медицинской академии в Ленинграде. В эти годы в Москве родилась Наталья. Он еще был известным баскетболистом, после войны играл в баскетбольной команде “Того”.

В 1988-м году Леван Беручашвили скончался.

После смерти мужа, весь год Донара не вставала с постели и в 1994–м году умерла.

ЖИЛЬЦЫ 

А в это время в доме менялись жильцы. На первом этаже, разделенном на три комнаты, согласно записи в книге Бюро техинвентаризации исполкома города Тбилиси за 1977–й год, дом разделен следующим образом:

• одна треть дома принадлежит П. М. Елисабедашвили,
• две трети – В. и Е. Монас­тыр­ским, с припиской, что их доля не подлежит выписке.

Дом состоит из семи комнат, общая площадь – 133 кв.м. В этой же книге есть список жильцов, проживающих в нем на время записи в книге: семьи Елисабедашвили, Воробьевых, Цинцадзе и Монастырские–Симонян. В третьей части жильцы часто менялись. Это была маленькая комната, где впоследствии муж Клавы принимал пациентов. У всех жильцов был свой вход со двора. Во дворик входила арка. Со двора в доме напротив по сей день живет Алла Рижинашвили, которая любезно согласилась дать интервью, хотя и очень краткое. Из названных жильцов найти удалось только внучку Захария Георгиевича Елисабедашвили – Тину Елисабедашвили, но по семейным обстоятельствам от интервью она отказалась. Старых соседей поблизости также не осталось, даже некоторые дома исчезли.

Постепенно первый этаж опять перешел к Монастырским. На бывшей площади семьи Цинцадзе Клава Монастырская–Симонян поселила своего сына Александра.

НАТАЛЬЯ

Наталья, как мы уже говорили, родилась в Москве в 1950–м году. Окончила ИНЯЗ (Институт иностранных языков). Самые светлые детские воспоминания, связаны с домом Монастырских, она там, в принципе, и жила только в детстве, так что дом этот для нее является олицетворением детства.

Семья, как мы уже заметили, была многонациональной, как улица, квартал и сам город. Здесь не доминировала какая–либо одна культура, всего было понемногу. А Наталья себя считает грузинкой польского происхождения.

Сын Натальи Ираклий Накашидзе живет в Бельгии. Когда он приезжает, всегда старается собрать всех своих родственников вместе, а Наталья старается разыскать своих – Монастырских. Она с долго, увлечением рассказывала мне о своей работе,[40] но вдруг остановилась и с большой грустью в глазах прошептала:

“А этот дом мне часто снится”. 

•  

После смерти сестры Клава продала фамильный дом и уехала с сыном Сашей и внуками в Южную Африку. Через год в 1996–м году она умерла.

На этом столетнее владение домом Монастырских завершилось.

Так и подошли мы к 1996-му году, с которого и начали свое повествование. С этих пор у дома один владелец – семейство Сутидзе. Новые владельцы попытались сохранить изначальный вид дома. Они убрали наружную лестницу и арку, лишние перегородки, подняли окна первого этажа, не изменив их форму. А при ремонте они обнаружили замурованную в стене бутылку с вином, а также под полом монеты разных лет: начиная с конца девятнадцатого века до 1934-го года. [41]

Носителей фамилии “Монастырский” в Тбилиси, по моим данным, больше нет. Несмотря на то, что семья разбрелась по всему миру, Наталья старается найти и собрать их всех вместе, хотя объединяющим фундаментом они уже не владеют.

Дом, продержавшись больше ста лет, пережив своих многочисленных жильцов и владельцев, по–прежнему стоит, но уже в обновленном виде. В жизни дома начался как бы очередной, новый этап. Он, наверное, простоит еще долго и сохранит для потомков секреты уже новых владельцев.

Так что история эта еще продолжается… 

Заключение

Дом и семья...

Перед читателем прошла столетняя история дома и семьи...

Дом в этой истории всегда оставался главным действующим героем, он призван был спасти семью, оставшуюся без кормильца, объединял разные поколения в течение 100 лет, хранил тайны семьи и скрывал ее страхи в бурную эпоху, напоминал о себе и дарил тепло членам семьи в годы лихолетья, сохранял семью и давал возможность всем возвращаться...

Изначально было известно, что это очень трудная задача: изучить историю семьи, в нашем случае – Монастырских, получая информацию практически от одного оставшегося в Тбилиси человека.

Эта женщина пропустила через себя продолжительные и совсем короткие жизни представителей своего рода, рассказы членов большой семьи, семейные легенды, которые складывались на протяжении 100 лет. При этом она никогда не ставила перед собой цель – быть летописцем фамилии и дома, а ведь известно, что перипетии долгих лет жизни меняют представления о прошлом, налагают свой отпечаток на свои и чужие воспоминания. Уже утеряны воспоминания о некоторых родственниках, нет возможности проверить факты жизни до войны. Поэтому в нашем изложении есть много предположений и догадок...

 Эта история еще раз убеждает нас в том, что нужно очень бережно относиться к устному преданию, к рассказам наших близких и родных. Никакой документ не может передать нюансы отношений людей, обиды и благодарность, зависть и желание помочь, любовь и предательство. Никакой техникой не восстановить оценку поведения давно ушедших людей, их видения жизни всего города и соседей, врастания в чужой быт и непонятные им традиции.

Интересен и тот факт, что во всей этой истории основную роль играют женщины:

вселение в дом Монастырских связано с желанием женщины спасти семью и поставить на ноги детей,

резко изменилась судьба семьи со смертью женщины,

из трех сыновей Монастырских дом перешел к двум женщинам, и, наконец,

историю сохранила и поведала нам тоже женщина.

Семья Монастырских нашла свой приют в одном из самых многонациональных городов мира, судьбы членов семьи тесно переплелись с судьбой соседей, района, города. Устные источники позволяют оценить обычаи, привычки, условия жизни и быт людей самой разной национальности – грузин, поляков, армян, русских, евреев... Это и есть особая прелесть и колорит города Тбилиси, который, к сожалению, постепенно уходит, теряется.

После устной передачи истории семьи заговорили сухие банковские документы, уцелевшие черно–белые некачественные фотографии, появилось желание рассмотреть в лупу знаки на погонах и форменных пуговицах, удивительную историю поведали монеты, пролежавшие десятки лет под прогнившими половицами, захотелось еще раз перелистать страшные страницы страшной войны, которые люди боялись хранить даже в памяти.

С пожелтевших фотографий на нас смотрят лица Монастырских, смотрят на совершенно чужих людей с надеждой... Ведь пройдет не так уж много лет, и их лица и имена уже никого не будут интересовать, никто их просто не будет помнить.

Вспоминая грусть нашей рассказчицы и ее последнюю фразу: “А этот дом мне часто снится”, мы вдруг понимаем, что стали свидетелями ста лет еще одного одиночества.

Но фамилии Монастырских повезло: ведь сколько судеб интересных семей и домов навсегда и без следа стерлись из памяти города, района и даже близких людей.

Семья Монастырских оставила дом, они разбрелись по свету, по всем континентам...

А дом живет – в нем радуются и горюют, удивляются и скучают, творят и бездельничают, смеются и плачут другие люди...

Но это уже другая история.

 

ЛИТЕРАТУРА:

1.Томсон П. Голос прошлого. Устная история. Москва: Весь мир, 2003.

2.Месхия Ш. “Историческое прошлое города” Тбилиси: Сборник Института, Академия наук Грузии. Издательство географии. 

3.Тбилиси и его окрестности. Тбилиси, 1913.

4. Вахушти “История Грузии”. Картлис цховреба, Тбилиси 1973, т. 4.

5. Беридзе В. Архитектура Тбилиси, 1801– 1917. Тбилиси, 1960, 1963.

6. ААVV. Поляки – 200 лет на Кавказе, польско–грузинские отношения, Ред. Мария Филина.Тбилиси: ТГУ, 2004.

7. Госархив ф. 394 оп. 1 д № 5191 (Тифлисский Дворянский земельный банк).

8. Госархив ф. 438 д. № 25 выпуск № 29, свидетельство № 813.

9. Лебедев А.А. Путеводитель по Тифлису, 1904.

10. Кавказский календарь 1855, 1875–1905.

11. Движение рыночных цен в Груз. ССР, 1912–1923.

12. «Тифлисский листок», 1905, вторник, 4 января.

13. «Кавказ» 1846 г. №16, №47.

14. Журналы “ Кавказская Полония” № 1–6.

15. Герценштейн В.А. 1899 г., Иллюстрированный спутник по Тифлису.

16. Бегичев. Путеводитель по Тифлису 1896.

17. Бахутова А.П., Путеводитель по городу Тифлису в историко–этнографическом очерке.

18. Татузов, Труфанов. Справочник по городу Тифлису. Тбилиси, 1940–42.

19. Тбилисский справочник по экскурсиям 1929.

20. Тифлисская городская управа R 3.027/5.

21. Госархив. ф. 210, Комитет по разграничению и устройству предместий города  Тифлиса.

22. Госархив ф. 13 оп. 25, М– 347.Канцелярия для наместника по Кавказу.

23. Госархив ф. 192 оп. 8 а, Тифлисская городская управа 1876 – 1920.

24. Госархив ф. 438 д. № 25 выпуск № 29.

25. Госархив. Дело о размежевании земли в Куках для построек разными  лицами по фасаду, ф. 16 д. № 5885.

26. Госархив г., ф. 209 д. № 5. О составлении плана Чугурети в предместии  г. Тифлис.