За Пределами Детского Дома: Трудности и Перспективы Социальной Жизни Воспитанников Детских Домов Грузии

В обществе, где мы живем, семья во многом определяет социальное функционирование и успех личности. В Грузии есть люди, которые ра­стут или выросли в детских домаx, совсем не похожих на семьи. Рабо­тая в проекте международной организации World Vision International, я имела непосредственную связь с людьми, у которых значительный этап формирования личности был связан с такими учреждениями, как дет­ские дома и школы-интернаты[1]. Я несколько раз посещала подобные институции и общалась с их воспитанниками. Находясь в этой обста­новке, я увидела, насколько отчужден «детдомовский» мир от обще­ства. Молодые люди, выросшие в детских учреждениях, постоянно ощущают свое отличие от так называемых «обычных детей», поэтому они особенно остро воспринимают оценку, отношение социума. Кроме того, у меня была возможность общаться с теми детьми, которые были переведены из детского дома в альтернативную, более «семейную», среду. Этот опыт стоял у истоков желания понять, каким образом фор­мируется идентичность человека, который был лишен возможности полноценной социализации вне стен детского дома, и как трансформи­руется его личность в процессе активного контакта с обществом.

Целевой группой данного исследования стали молодые люди, вос­питывающиеся в государственных учреждениях для детей, оставших­ся без попечения родителей, в трех регионах Грузии: в Аджарии (Ба­туми), Кахетии (Телави) и Имеретии (Кутаиси). Кроме того, интерес­ным объектом наблюдения оказались дома малого семейного типа[2],  где жили переведенные из детских домов подростки. Актуальность данной темы обусловлена тем, что в Грузии в 1999 году началась го­сударственная реформа деинституционализации, которая подразуме­вает замещение долговременной институциональной опеки семейной опекой или другими, менее изолированными, альтернативными ин­ститутами опеки, такими как реинтеграция в биологических семьях, доверенное воспитание и/или усыновление[3]. Но на данном этапе «большие» учреждения все еще остаются основными заменителями семьи.

В этой статье использованы данные двенадцати интервью, взятых у воспитанников детских домов и школ-интернатов указанных регио­нов, пятеро из которых уже были переведены в дома малого семейно­го типа; а также интервью с тремя социальными работниками, рабо­тающими в этой сфере. Кроме того, было проведено включенное на­блюдение в течение одного года в трех домах малого семейного типа.

В статье рассматриваются, в первую очередь, социальная среда, в которой живут дети в детских домах, и то негативное влияние, ко­торое оказывает этот факт на их восприятие себя как полноправных членов общества, а также на формирование их социальных навыков и ценностей. Затем анализируются особенности стигмы «детдомов­ский», «интернатский» и факторы стигматизации, в которой прини­мают участие общество и сами «детдомовцы». Наконец, предметом рассмотрения станут социальная среда и социализация в домах мало­го семейного типа: те перемены, которые молодые люди ощущают на себе после перемещения из детского дома.

1. Детский дом как «тотальный институт»

По сей день продолжают существовать закрытые пространства, где ограничивается свобода человека, где его поведение и каждод­невная жизнь контролируются другими людьми и где он обязан жить согласно чужим директивам. К таким «тотальным институтам» от­носятся тюрьмы и психиатрические учреждения. По И. Гофману, то­тальные институты характеризуются тремя основными признаками: постоянный надзор (контроль) со стороны персонала, стандартизи­рованная среда (одинаковое питание, одежда, мебель и т.д.), а также

3. строгая регламентация жизненного распорядка[4]. В данной статье речь идет не о тюрьмах, не об исправительных колониях и не о психиатри­ческих клиниках, но об учреждениях для детей, лишенных родитель­ской опеки. Однако из интервью, взятых у их воспитанников, следует, что по своему устройству и типам социальных взаимодействий они приближаются к тотальным институтам:

«В том интернате были плохие условия: в общем, учителя относи­лись неплохо, но мы должны были жить по правилам. Там мы не имели никаких прав. Например, нас редко выпускали наружу, мы не могли ничего делать по нашему усмотрению... Когда воспитатели шли покупать нам одежду, мы даже не имели права высказывать по­желания... Там, внутри, не живешь самостоятельно, ты заперт и не знаешь, что происходит снаружи» (Лика, 16 лет).

«Всегда не хватало личных вещей, в детдоме твоего ничего нет, там все общее, т.е. ничье. Сначала все время плакала, переживала, что попала сюда, потом привыкла понемногу, но воспитатели так и не заслужили моего доверия» (Теона, 18 лет).

«Там нельзя было дружить с девочкой, с девочкой нельзя было даже говорить. Утром подъем одновременно: не встанешь, когда прика­зано, сразу накажут. Должен был есть, когда скажут. Там все вещи были общие, там твоего ничего не было» (Гурам, 19 лет).

Люди попадают сюда в раннем возрасте и проходят очень свое­образный путь личностного развития. В социологической литерату­ре, посвященной проблемам социализации, важная роль отводится агентам этого процесса[5]: семья, школа, группа сверстников, средства массовой информации. В таких учреждениях круг этих агентов све­ден до минимума. Семья для большинства их воспитанников выпол­няет номинальную функцию: они редко соприкасаются или вообще не имеют контакта с родственниками. Школа также не является для них полноценной средой социализации. Они учатся либо в школах-интернатах, где все остальные такие же, как они, либо в обычных школах, где они, однако, не могут вступать в свободную интеракцию с другими детьми. Весьма ограничено поступление в эти учреж­дения информации по каналам СМИ. Таким образом, ситуация в детских домах радикально отличается от домашней обстановки и, соответственно, это пространство не создает те условия социализа­ции, которые естественны и обычны для детей, растущих в семьях.

Социализация подразумевает социальный опыт длиною в жизнь, с помощью которого индивиды обогащают свой человеческий потен­циал и воспринимают культуру. Человеку необходим социальный опыт, поскольку личность формируется путем осмысления и приня­тия окружающего мира, и, значит, в его отсутствие человек не может полноценно развиваться[6]. Детские дома не обеспечивают успешной социализацией детей и подростков, лишая их возможности получить разнообразный социальный опыт.

«Такое чувство, что ты оторван от всего, выброшен, выключен из общества. Выйдя из детского дома, никому не доверяешь, трудно вступать в контакт, ты испуган, а рядом никого, кто скажет, что де­лать, как лучше, как принято в обществе» (Теона, 18 лет).

«Мне даже не было жалко, что не выпускали наружу; я привыкла, что все мое пространство было там, и меня уже не интересовало, что было за его пределами. Я и не знала, что снаружи столько всего. Это я осознала уже потом, когда вышла оттуда, часто думала, что отстала от многого» (Лика, 16 лет).

«По городу не могли нормально передвигаться, настолько редко вы­ходили в город, ориентация была ноль» (Гурам, 19 лет).

Из слов информантов можно понять, что в детдомах шансы по­лучить социальный опыт «большой жизни» сведены к минимуму. У находящихся там индивидов нет свободы выбора, они постоянно испытывают стресс от чужого надзора и указаний, исполнение ко­торых обязательно. Личного пространства практически не суще­ствует. Ограничен «выход» – свободное передвижение за пределами детдомов и интернатов. Это не позволяет детям получить простой опыт ориентации по городу. Индивидам, вышедшим из подобных учреждений, даже в родном городе трудно ориентироваться без посторонней помощи. Информационный поток, доступный вос­питанникам учреждений, также намного меньше, чем у их «обыч­ных» сверстников. По причине недостаточного контакта с внешней средой их поведение и имеющийся арсенал принятых в обществе норм и ценностей весьма скудны, что создает объективные пред­посылки для скрытности и замкнутости. Конечно, определенный социальный опыт дети и подростки получают и в учреждениях, однако очевидно, что он в количественном и качественном отно­шении значительно отличается от опыта «обычной молодежи». В результате, когда воспитанники подобных учреждений оказывают­ся за его пределами, им трудно дается адекватное взаимодействие с обществом, они чувствуют себя беспомощными и беззащитными. Вследствие этого окружающую среду они воспринимают враждеб­ной и подавляющей, сторонятся людей и ставят себя ниже других членов общества.

«Я не могла никуда ходить, очень комплексовала, не могла ни с кем общаться, знакомиться, сторонилась незнакомых, не умела гово­рить с парнями» (Саломе, 17 лет).

Естественно, столь неподготовленные к «большой жизни» люди с трудом могут выстраивать социальные союзы, они скованы и зам­кнуты, испытывают чувство неполноценности по сравнению с дру­гими и крайне остро воспринимают оценку со стороны общества.

Помимо того, что эти индивиды отчуждены от общества, находя­щегося за стенами детского дома, они также отдалены друг от друга. Для живущих в детских домах молодых людей характерно то, что в психиатрической литературе называется симптомом нарушения при­вязанности (attachment disorder)[7], отражающимся на их поведении и речи. Во время работы в проекте, а затем при проведении исследо­вания меня поразило, в частности, то, что в разговорах со мной они почти не упоминают членов семьи, будто история семьи не является частью их биографии. И даже если в разговоре заходит о них речь, то они никогда не используют эмоциональных эпитетов и оценок.

Так, одна девочка, которая все еще жила в детдоме, ни разу не упо­мянула, что там же находились три ее сестры. Самой младшей из них было всего пять лет, но ни у одной из старших сестер не было по отношению к ней покровительственного или хотя бы заботливого отношения. Во время беседы младшая сестра несколько раз упала, но старшая не проявила никакой реакции. Затем, когда детей позвали обедать, младшая сестра спала и не слышала этого. Правило знают все: если не пообедать в назначенное время, останешься без обеда. Но ни одна из сестер не разбудила младшую и не сохранила ее пор­цию. Если бы не чуткость сотрудницы, девочка до ужина осталась бы голодной.

Этот случай был одним из первых среди тех, свидетелем кото­рых я стала в процессе исследования, поэтому поначалу воздер­жалась от обобщения. Но позже стало очевидно, что такие случаи не единичны. Большинство моих информантов попали в детские дома вместе с братьями и сестрами, но они не фигурируют в рас­сказах друг друга. Было бы логично, если бы их жизнь и судьбы были тесно связаны. Но вопреки моим ожиданиям я не слышала высказываний типа «нам с братом было очень трудно, мы скучали и хотели домой» или «моя сестра очень переживала, я успокаива­ла, вместе вспоминали время, проведенное дома...». Попав в дет­ский дом, подростки и молодые люди не смотрят на своих братьев и сестер как на членов своей семьи и не ощущают их частью свое­го «я». После визита в дома малого семейного типа одна из «мам» сказала, что вначале ее удивили индифферентные и эмоционально холодные отношения между биологическими братом и сестрой, переведенными из детского дома. По ее оценке, отношения между ними ничем не отличались от отношений с другими детьми. Это открытие было неожиданностью для женщины, у которой было три взрослых ребенка и сёстры.

В другой раз я имела возможность наблюдать за внутрисемей­ными отношениями в доме, где жили молодые супруги, каждый из которых имел опыт жизни в детском доме, с ребенком. Жена Элене с шести лет воспитывалась в детском доме, муж (как говорят соседи и социальные работники) в детском доме жил только два-три года. Из-за пьянства матери он рос в основном на улице, с девяти лет ра­ботал по возможности, в основном был посыльным у соседей, за что получал немного денег. Поэтому он был знаком со многими людьми в общине. Благодаря честному отношению к работе и доброте за­служил любовь и уважение окружающих. Во время визита я замети­ла определенную разницу между супругами. Было видно, что Элене заботится о ребенке, но в ее отношении не чувствовалось эмоцио­нальной привязанности. К ним меня привела социальный работник, которая поделилась своими наблюдениями. По ее словам, Элене не­плохая мать, но она недостаточно внимательна, не ориентирована на ребенка, индифферентна к советам участкового врача и социальных работников. Я также заметила, что, несмотря на определенную до­брожелательность, она не проявила должного гостеприимства, что так характерно для грузинской культуры, особенно в регионах. О своем ребенке она говорила так, как детдомовцы о своих братьях и сестрах – без эмоций. Если я специально не задавала вопросов о ре­бенке, она вообще не говорила о нем, хотя в этом обществе принято и естественно говорить о детях. Картина совершенно переменилась, когда домой вернулся ее муж Нодар.

Он сразу начал хлопотать, приласкал ребенка, принес розовую ван­ночку, розовое мыло и под цвет полотенце. На обратной дороге со­циальный работник сказала, что это она посоветовала родителям ку­пить специальную ванночку для ребенка. Как видно, молодой отец точно выполнил совет и принес ребенку все розовое, как принято для девочек.

Случай Нодара отличается тем, что он мало времени провел в закрытом пространстве – детдоме. Тот факт, что у него было много знакомых и что ему часто приходилось общаться с разными людьми, помог ему в построении социальных отношений и принятии соци­ального опыта, предоставляемого его микро-обществом. А его су­пруга, очевидно, любит своего ребенка так же, как и любая мать, но не имеет социального навыка выражения эмоциональной привязан­ности, тепла и заботы.

После наблюдения других подобных фактов и бесед у меня оста­лось впечатление, что между биологическими братьями и сестрами, как и между другими родственниками, нарушена всякая социально-родственная связь, что рожденные в одной семье люди не чувствуют близости и ответственности друг перед другом и друг за друга. Не­редко люди считают воспитанников детских домов самостоятельны­ми и целеустремленными: «У них нет того, на кого можно было бы положиться, и они вынуждены быть сильными». Я же считаю, что подобную «самостоятельность» и «целеустремленность» люди путают с эмоциональной холодностью, с индифферентностью к окружающим. Никто не заботится об этих молодых людях, никто не проявляет тепла, не просит и не предлагает им помощи, и со вре­менем эти молодые люди теряют потребность в социальных связях и ощущение собственной важности. Окружающие люди становятся им безразличны. Они сами признают в беседах, что у них нет ощу­щения «мы». С этим связаны, на мой взгляд, их душевное одиноче­ство и отчужденность.

«Детдомовцы» и «интернатские» образуют группу, для кото­рой характерны схожее поведение, схожие проблемы и, что самое важное, которую объединяет наличие в биографии детского дома, школы-интерната. Это предопределяет их будущее, влияя на кон­струирование собственной идентичности и представлений о соци­альном мире.

2. «Интернатский» – стигма?

Существующие в обществе стереотипы и предубеждения o вос­питанниках детских домов дают основания признать существование стигмы «интернатский». Хотя гофмановская типология стигм[8] не включаeт социально незащищенных, лишенных родительской опеки детей и выросших в учреждениях подростков как социально стиг­матизированную группу, на деле случай этих детей подпадает под описанные им механизмы стигматизации. О степени стигматизации этих молодых людей мы можем судить на основании информации, полученной в ходе углубленных интервью. Это также подтверждают наши наблюдения, свидетельствующие об агрессивном к ним отно­шении общества. В итоге люди, воспитанные в детских домах, чув­ствуют себя отчужденными и отторгнутыми от социума.

Об этом, в частности, ярко свидетельствует опыт перевода детей из школы-интерната в обычные школы. Некоторые родители запре­тили своим детям общаться с «интернатскими». А в одной из школ родители предъявили ультиматум преподавателям: если они не отпра­вят детей обратно в интернат, то они переведут своих детей в другие школы. «Они грязные, вшивые и вонючие», – говорила одна из роди­телей на родительском собрании. Учителя тоже довольно грубо об­ращались с переведенными из воспитательных учреждений детьми и перед всем классом часто называли их словом «интернатский», а не собственным именем.

«Мой лектор довольно образованная женщина, но даже у нее возник вопрос: детдомовская и такая умная? Все ожидают, что раз я из дет­дома, то должна быть необразованной» (Теона, 18 лет).

«Другие дети иначе смотрели на нас, мальчики приходили не для того, чтоб любить, они приходили для другого, чтоб попользоваться. Когда перешли в обычную школу, учителя и ученики иначе смотрели на нас. Ученики просили учителя дать прочитать урок “интернат­ским”: они думали, что мы даже читать не умели и хотели повесе­литься» (Анжела, 16 лет).

«Я наблюдала за людьми, когда выходила наружу, и замечала, что они стыдились общения с нами. Я была знакома с ребенком, который за­ходил во двор интерната поиграть, а за стенами интерната и близко не подходил – он стеснялся общения со мной. Один раз пошла в гости и услышала, как мать говорила одной обо мне: она интернатская и не дру­жи с ней» (Саломе, 17 лет).

Та часть общества, которой приходится общаться с воспитанника­ми учреждений для детей-сирот, нередко сравнивает этот биографиче­ский «недостаток» с физическим дефектом. К примеру, браки между людьми с ограниченными физическими возможностями часты так же, как и между воспитанниками этих учреждений. По рассказам одно­го социального работника, к ней часто приходят родственники лиц с ограниченными физическими возможностями и предлагают склонить молодых людей, воспитанных в учреждениях, на подобный брак.

«Одной моей соседке я отказала, возмутилась, когда она пришла с таким предложением, а они удивились: ну и что, она же детдомов­ская».

Социальные работники рассказывают случаи, когда семьи не при­нимали зятьев и невесток из-за их «интернатского» прошлого. Для сравнения, в отчете[9] Human Rights Watch о ситуации в российских учреждениях для детей-сирот указывается, что их воспитанники ста­новятся жертвами укоренившихся предубеждений, суть которых со­стоит в том, что каждый брошенный родителем ребенок имеет врож­денный дефект и что для них характерно антисоциальное поведение, обусловленное их генетикой и особенностями происхождения.

За время моей работы в этой области я часто сталкивалась с тем, что люди называют таких подростков «упатроно». В каждодневной речи это грузинское слово, которое можно перевести как «беспризор­ный», означает человека, за поступки которого некому отвечать, за которым не стоит защитник и наставник, человека, у которого нет ни­кого, перед кем он чувствовал бы моральную ответственность и обя­зательства[10]. К такому «упатроно» мало доверия, так как доверие к его личности никем не подкреплено. За его поступки никто не отвечает, кроме него самого, и общество не информировано о его предках. Ис­пользование этого слова в качестве синонима для «детдомовца» яв­ляется признаком того, что люди изначально относят воспитанников детских домов и интернатов к группе «неудачников» и «ненадежных людей». Интересен и тот факт, что сами «детдомовцы» также воспри­нимают себя беспризорниками, или «упатроно».

«Все смотрят сверху, когда ты детдомовский, потому что некому за тебя постоять, в детдоме никто не чувствует себя защищенным, там ты всего лишь беспризорник, “упатроно”. Там нет никакого “мы”».

На основании сказанного можно предположить, что наименования «детдомовский» или «интернатский» обозначают индивида с неполно­ценным социальным статусом. Агентами этой стигматизации являются воспитатели, учителя, родители «обычных детей», «обычные дети» и сами воспитанники детских домов, разделяющие предубеждение, что раз родители сдали их в детдом, то они плохие. В отношении этих мо­лодых людей общество имеет негативные ожидания, основанные на предубеждениях, рисующих их необразованными, неопрятными, неу­хоженными, склонными к криминалу, развратными и нездоровыми.

«Мальчик дал мне яблоко, учитель нашел и подумал, что я украла, я очень нервничала, я была оскорблена» (Теона, 19 лет).

«Услышала, как классная руководительница говорила: “Они ненор­мальные”; одноклассники плохо шутили с нами, не с другими девоч­ками, только с нами» (Анжела, 16 лет).

«На улице многие смотрят на меня как на дебила, думают, что я больная» (Лика, 16 лет).

«Однажды меня отпустили к родственникам, я радовался, но ночью заперли дверь моей спальни, испугались, подумали, что могу им чем-то навредить. Все ждут от нас плохого» (Гурам, 19 лет).

Таким образом, к анализу данной группы можно применить мето­дику изучения социальной стигматизации, разработанную Джонсом и его коллегами, выделившими шесть измерений социальной стиг­мы[11]. Среди них есть факторы, как связанные с предубеждениями и установками других людей по отношению к «беспризорным» детям и подросткам (эстетические атрибуты, ощущение исходящей от них опасности и т.д.), так и с их субъективным восприятием других и себя в мире (скрытность, страх и недоверие и т.д.), а также объективные факторы, связанные с условиями социализации (в семье, в малом доме, в госучреждении). Наличие и степень проявления этих факто­ров и условий являются индикатором, позволяющим измерить «глу­бину» стигматизации.

Во-первых, скрытность: дети и молодые люди из детских домов и школ-интернатов стараются скрыть этот «дефект» в своей биографии или просто приукрасить ее. Рассмотрим, для примера, случай, когда не­сколько детей-сирот были отправлены в летний лагерь, где их никто не знал. Они скрыли, что были из детского дома и поэтому все время пре­бывания в лагере были замкнутыми и напряженными, не могли контак­тировать с другими детьми, так как боялись, что их тайна раскроется. Домой они вернулись усталые и недовольные тем, что не оправдались их надежды на хороший и веселый отдых. Некоторые респонденты от­мечают, что не всегда говорят, что они воспитанники детдома: «Необя­зательно каждому знать, что я детдомовский» (Дима, 19 лет).

Во-вторых, динамика стигматизации: ее условия и результат ме­няются со временем. В нашем случае шанс на избавление от стигмы и выход из стигматизированной группы дает социализация вне спе­циализированного учреждения. Можно сказать, что в случае деинсти­туциализации происходит смягчение стигматизации и враждебности: слово «детдомовец» становится носителем менее отрицательного зна­чения. Так, по словам одного из респодентов, когда дети из детдомов перешли в дома малого семейного типа, поначалу соседи сторонились их и запрещали собственным детям играть с ними. Но после того, как они познакомились с их «мамой» и поближе узнали ее, то стали об­щаться и с детьми. Соответственно, «детдомовец» потерял для них значение носителя опасности.

В-третьих, деструктивность: страх и недоверие мешают вышед­шим из воспитательных учреждений молодым людям адаптироваться к внешнему миру:

«Выйдя оттуда, сначала сталкиваешься с грубостью, с отчуждением, ты никому не нравишься, тебя сторонятся» (Лика, 16 лет).

«Ужасно себя чувствовала, ни с кем не могла общаться; я думала, никто не будет со мной дружить, думала, что мой самый большой недостаток – это то, что я из детдома» (Саломе, 16 лет).

«У меня было больше комплексов, думал, что другие не захотят со мной общаться, потому что я интернатский. От других никогда не чувствовал иного отношения» (Гига, 19 лет).

По причине этих деструктивных установок эти дети с трудом идут на контакт, с подозрением относятся даже к доброжелательно настро­енным людям.

В-четвертых, эстетические атрибуты, приписываемые обществом воспитанникам детских домов и создающие их отталкивающий образ в глазах других. Воспитанники детских домов в обществе восприни­маются как немытые, грязные, плохо одетые, неухоженные. Иногда эти эстетические характеристики уравниваются с физическими де­фектами: некоторые считают, что люди с такой биографией достойны жить только с физически или умственно неполноценными людьми.

В-пятых, происхождение, говорящее о том, приписывается ли стигма автоматически фактом рождения или приобретается позднее, в связи с попаданием в воспитательно-образовательное учреждение для детей-сирот.

«Постоянно чувствую страх и недоверие; на тебе лежит отпечаток, что ты хуже других, потому что ты из детдома. Обыкновенные дети – это те, кто не попал сюда, ты чувствуешь, что ты не такой, как все, но осознаешь это только в общении с другими» (Теона, 17 лет).

В-шестых, опасность: угроза для общества, исходящая от «дет­домовцев» в восприятии людей, является условием того, что эти ин­дивиды чувствуют себя членами отчужденной, негативно оценивае­мой обществом группы. Это влияет на всю их дальнейшую жизнь: в зрелом возрасте они стараются восполнить недостаток социальных навыков, они борются с живущим в них «интернатским», упорно ста­раются стать приемлемыми для общества, т.е. «обычными людьми», и это довольно болезненный процесс.

«Сейчас я сильная, для этого я много работала над собой и вообще... Мне повезло, другим не знаю... Сейчас я знаю манеры, правила по­ведения в обществе, я хорошо учусь, т.е. я сильная. Сейчас я учусь в техникуме, у меня есть свои вещи. Знаешь, сколько надо работать, чтоб иметь свои вещи? Нет, за детдомовца не пойду. Если у него бу­дет еда и жилье, ему и этого хватит, а мне нужно больше, намного больше... Не знаю, будет ли он такой же сильный, как я» (Теона, 18 лет).

3. Малые дома семейного типа

Ясным подтверждением того, что активная социализация и воз­можность получить богатый социальный опыт освобождает «интер­натских» от такой тяжелой доли, являются те изменения, которые на себе ощущают молодые люди, помещенные в малые дома семейно­го типа. Здешняя обстановка максимально приближена к домашней: мама и папа, другие дети, дом, где каждый из жителей имеет право на личное пространство – «свой угол». У них появляются «свои вещи», которые они используют по собственному усмотрению. Они полу­чают право выбирать, принимать решения, касающиеся их жизни, а также участвовать в принятии общего решения. Подростки получают возможность свободно передвигаться, определять свой режим дня в зависимости от того, насколько это полезно и приемлемо для них. В то же время мама и папа, т.е. люди, которые исполняют эти функции в доме, в определенной степени вмешиваются в их решения, и тог­да им приходится уступать и принимать во внимание чужое мнение и желания. Подростки принимают участие в составлении семейного бюджета и в распределении денег, определяют приоритеты совмест­но с родителями. Кроме того, они участвуют в домашних делах – в уборке, приготовлении еды и т.д. Немаловажно также то, что они могут приглашать своих друзей в гости, сами ходить к ним домой, устраивать скромные вечеринки и общаться с тем микро-обществом, которое окружает дом малого семейного типа. У них есть советчики в лице «пап» и «мам», которые всегда могут дать ответ на тот или иной вопрос. Дети активно контактируют с соседями, друзьями вос­питателей, другими участниками проекта, часто приходящими к ним в гости. Что особенно важно и бросается в глаза во время наблюде­ния, так это то, что жители этих домов уважают друг друга, стараются создать теплую семейную обстановку.

Когда детей из больших учреждений переводили в дома малого семейного типа, я еще работала в проекте и поэтому могла наблюдать процесс в динамике. Сначала ситуация казалась очень искусственной, и я думала, что разница состояла только в улучшенных жилищных условиях. Дети с трудом привыкали друг к другу, к воспитателям, к «родителям». Дети воздерживались от участия в общей деятельности, такой как приготовление обеда, сервировка стола, совместный про­смотр фильма по телевизору, игры, уборка дома и т.д. Во всех трех домах были дети, которые заявляли, что не смогут жить с остальными и что предпочитают вернуться в интернат. «Родителям» тоже было трудно несмотря на их специальную подготовку: было нелегко при­выкнуть к тому, что дети не имели элементарных навыков, не соблю­дали гигиены, не имели культуры общения. Я сама на себе испытала те трудности, которые в начале имели место в домах малого семей­ного типа. Когда я первый раз приехала к детям, то привезла им по­дарки и наивно верила, что дети им обрадуются. Но мои ожидания не оправдались: дети довольно прохладно и прагматично выбрали подарки, не считаясь с чужими желаниями, и не выказали благодар­ности. Однако спустя некоторое время я опять привезла им подарки: на этот раз чувствовалось, что они ждали этого и не забыли поблаго­дарить. В третий раз они уже спрашивали друг друга, кто, какой по­дарок хочет взять. Я была также свидетелем случая, когда сестра не поделилась последним куском торта со своим биологическим братом. «Маме» стало неловко, а девочка никак не могла понять, почему она должна заботиться о младшем брате.

Была еще одна важная проблема. Молодым людям сначала было трудно правильно применить данную им свободу. Девочки стреми­лись проводить время в болтовне с соседскими ребятами, одевались вызывающе и делали не соответствующий возрасту и ситуации маки­яж. Со временем перемены стали очевидны. Первым важным момен­том было появление слова «мы». Дети активно стали гулять вместе, участвовать в домашних делах, научились уступать. Мнение «мамы» в вопросах одежды стало важным. Однажды я приехала к детям на обед, чему они были рады. Они постарались приготовить вкусные вещи и попросили «маму» накрыть стол особой посудой, хотя внача­ле посуда им была абсолютно безразлична.

Можно сказать, что ситуация здесь и по сей день не идеальна, бы­вают недоразумения и конфликты, однако, как видно из этих приме­ров, в детях, переведенных из детских домов и интернатов, произош­ли очень важные изменения. Можно выделить основные моменты, обусловившие эти перемены:

• Высокая степень взаимодоверия, достигнутая в результате обще­ния;
• Демонстрация и прием опеки;
• Появление приватного пространства и личных вещей;      
• Возможность свободного выбора;
• Сочувствие, помощь, совет;
• Практическая передача знания и опыта;
• Взаимная защита;
• Выражение тепла и уважения;
• Возросшие возможности для общения с окружающей средой.

Нужно отметить, что эти молодые люди и сами ощущают в себе перемены. Это является важным шагом на пути к более позитивному и оптимистическому восприятию самих себя. Это, в свою очередь, дает основание думать, что в конечном счете они почувствуют себя полноправными членами общества:

«Чувствую изменения, освободилась от комплексов, это дало веру в себя, что все мне доступно, могу знакомиться с людьми, могу об­щаться с парнями» (Саломе, 17 лет).

«Я стал другим человеком, я не ограничен, понимаю, что хорошо и что плохо. Здесь я чувствую себя так, будто рос в семье, и не хочу потерять эту семью. Здесь так, как будто готовишься к экзамену и только когда начнешь жить самостоятельно, только тогда поймешь, как сдал выученный урок и экзамен» (Симон, 16 лет).

«Когда перешла в этот дом, я поняла, что больше никогда не буду “интернатской” и что здесь буду жить лучше. Главным для меня было тепло и домашняя обстановка. Я многому научилась: общаться с людьми, готовить еду, ухаживать за собой, культуре есть и одевать­ся – я чувствую себя свободной, и эта свобода мне очень дорога» (Нона, 15 лет).

Заключение

Проведенное исследование показало, что воспитанники детских домов и других государственных учреждений для детей, лишенных родительской опеки, не проходят полноценных этапов социализации от семьи до самостоятельной жизни, и по причине этого носят ярлык неполноценности. Как мы смогли увидеть, стигматизация является двусторонним процессом, в котором принимают участие как обще­ство, так и сами члены группы. Проблема молодых людей, выросших в образовательно-воспитательных учреждениях, состоит в том, что они изначально относят себя к группе отвергнутых. Такое определе­ние собственного места в обществе создает проблемы и трудности, с одной стороны, для самого общества, а с другой – для этих молодых людей. Однако у общества есть рычаги, чтобы создать для воспитан­ников детских домов и интернатов условия, при которых они будут получать социальный опыт, расширять границы своего социального мира. Так они освободятся от стигмы «интернатский» и определят для себя позитивное место в обществе.

Из наблюдения за жизнью домов малого семейного типа можно сделать вывод, что на болезненном пути от детских домов до станов­ления полноценным членом общества молодым людям необходим медиатор, который обеспечит социальные условия для интеграции в общество. Дети из больших учреждений, попавшие в дома малого се­мейного типа, из отчужденных индивидов превращаются в членов се­мьи и, соответственно, общества. Они учатся солидарности и коопе­рированию, осознают, что становятся частью чего-то положительного и от этого возрастает их собственная значимость. Мы смогли также сделать вывод о том, что даже после временного проживания в та­кой обстановке сравнительно естественно и последовательно проис­ходит принятие ценностных и поведенческих конструкций, принятых в местной культуре. В результате эти молодые люди освобождаются от негативных представлений, созданных на свой счет, и утрачивают чувство отчужденности и неприятия.